Однако, как известно, на неправильные вопросы невозможно дать правильные ответы. Поэтому, подступаясь к диалогу, стоит сначала «договориться о терминах», а точнее, попытаться избавиться от некоторых медиа-мифов, которые, будучи растиражированными, сводят на нет возможность серьезного разговора.

И популярное сегодня понимание «свободы творчества» (в тех же статьях в защиту кулябинского «Тангейзера») – первый из этих мифов.

Реплика 1-я. Зритель как ведро, или «право на защиту от чужого самовыражения»

В известном романе Милана Кундеры «Жизнь не здесь» исследуется очень интересный феномен: тоталитарный характер лирического творчества. Удивительная вещь: мало кто, кроме антимодерниста Кундеры, задумывался над тоталитарностью творческого «Я», тоталитарностью «самовыражения как процесса». А ведь авторы (те, что за «самовыражение») заявляют иногда такие вещи, что, казалось бы, прямым текстом ставят себя над любым обществом, над любым законом.

Слово автору новосибирской постановки, Тимофею Кулябину: «Есть цензура и зона допустимого в обществе, а у художника этой зоны нет. Крупный художник не вписывается ни в какие рамки, да и не должен. Суть искусства — рамки разрушать». Запомните эти слова про суть искусства, мы вернемся к ним не раз. Ведь это мы с вами стоим на обочине, пока мимо с мигалкой несется по жизни художник, облеченный особыми полномочиями. У которого, заметьте, не «в жизни есть правила, а в художественных фантазиях нет», у него сказано куда большее: «у общества есть правила и рамки, а у художника нет» . И вот этот художник влияет на общество – причем за государственный счет.

Но вопрос, конечно, не только в личных воззрениях Т. Кулябина. Дело в особой эстетике, которая когда-то формировала целые культурные направления, а в конкретном современном российском обществе «исповедуется» определенными субкультурами (причем – хорошо представленными в информационном пространстве).

Еще в эпоху модернизма с его «по ту сторону добра и зла» такие декларации стали обычным делом. Вот Оскар Уйальд: «художнику дозволено изображать всё. Порок и Добродетель – материал для его творчества».

А вот более современное:

Художник Богу неподсуден —

В нём нет ни зла и ни добра.

Среди его несчётных буден

Одна несчастная пора.

И нам он неподсуден, люди:

Он жаром пышет и пургой,

Он птицей бьётся в наши груди,

Он тьма и солнце — он другой.

Ему ни омуты, ни броды,

Ни лжи, ни правды — он поэт.

И потому, в кругу природы,

В нём ни любви, ни счастья нет.

Эти строки поэта Константина Каледина тоже можно понимать по-разному. Но для многих подобные высказывания сегодня означают «право на беспредел» типа «выступления» «Пусси Райот» на амвоне православного храма. А если не пускают танцевать канкан под иконами и крестами – можно взять кресты и святые образы к себе на сцену и делать там уже все, что заблагорассудится…

Вот художественное произведение Петра Быстрова, репродукция взята с сайта «Арт Кладовка. Архив российского современного искусства»:

С такими же плакатами выходят сторонники «абсолютной свободы творчества» на пикеты. Но пока дело не дошло до судебных разбирательств, мы спокойно проглатываем эти декларации «свободного искусства». Почему?

Все равны, но «творцы равнее других»?

Миф об «авторе, которому все позволено», породила эпоха романтизма. В этом мифе художник-творец – это гений, носитель некоего космического «Духа», которому чуждо общество, омертвевшее в своих «правилах и законах». Этот бунт автора против родного для него общества (читай – бунт «избранного», гения против быдла, стада) унаследовал ранний модернизм, где герою-сверхчеловеку соответствует, условно говоря, ницшеанский же «автор-сверхчеловек».

Философы постмодернизма трансформируют «миф об авторе, которому позволено все»: теперь карт-бланш и «лицензия на отстрел» дается уже не личности отдельного автора, теперь субъектом беспредельной свободы объявляется Бессознательное, проявляющее себя, согласно этой версии, в текстах культуры. А оно, как известно, проявляет себя как раз «ломанием всяческих рамок и правил». «Смысл» в постмодернизме мертв, Культура превращается в набор букв, ничего не значащих сами по себе, а авторский произвол играет с ними, как хочется его Бессознательному либо еще какой стихии, которая автору в голову ударит.

Главное же в схеме остается: творчеством и творческим человеком движет именно некая «стихия» («дух» или «бессознательное» – неважно), которая через него «самовыражается». Не разумный или этический выбор, не культурный опыт человечества (то есть все, что связано с личностным началом), а слепая сила, которая, в общем-то, ни с чьей свободной личностью не считается, а потому избавлена от главного свойства личности – от ответственности за сказанное и сделанное (см. цитаты выше).

«В отличие от любой религии, у «абсолютно свободного художника» нет никакого контроля в виде теологической традиции и других институтов, эту традицию поддерживающих, как нет и никакой ответственности перед законом и перед обществом. Тоталитаризм чистой воды».

Зритель-слушатель (кстати, представитель того самого общества-стада) в этой схеме – в лучшем случае объект: этакий сосуд, в который гений изливает свои откровения. Самовыражающийся творец-художник откровенно заступает здесь место религии, узурпирует его. При этом, в отличие от религии, он не обещает сделать зрителей «сосудом божественной благодати», а лишь – емкостью для собственных самовыражений. Понравится ли вам фраза «художник долго самовыражался прямо на публику», если вы – как раз в числе этой публики? Опять же, в отличие от любой религии, у «абсолютно свободного художника» нет никакого «контроля качества» (и вообще контроля) в виде теологической традиции и других институтов, эту традицию поддерживающих. И напомним: никакой ответственности гения перед законом и перед обществом. Но это только у гения-творца, в процессе его самовыражения на это самое общество: рядовым членам общества, обывателям и филистерам, такие свободы не полагаются. Так что Кундера был прав: тоталитаризм чистой воды.

А собственно, чему удивляться: романтизм реанимировал языческое представление о Духе (читай – Божестве) как Стихии вместо христианского представления о Духе как Личности. «Слепая и голодная мировая Воля» Шопенгауэра, затем «Бессознательное» фрейдизма и пост-фрейдизма – это стихийные силы, претендующие на организацию нашей жизни и унижающие при этом человека с его «якобы свободной разумной волей» до размеров винтика и песчинки, до роли безвольного объекта. Это космический тоталитаризм. И любой призыв типа «свободу Бессознательному!» (или «внутреннему Я» в религиях Нью-Эйджа и т.д. – нужное вписать) – это самый тоталитарный из лозунгов. Ведь Бессознательное (как и неведомое «внутреннее Я») не считается с вашим реальным «Я». Дайте ему волю – и порабощены будут не только ваши возможности – порабощены будут сами ваши желания.

Между духом закона и буквой искусства

Однако я не собираюсь читать мораль адептам романтизма, модернизма и постмодернизма. Я совсем о другом. Я об одной маленькой детали: в Конституции РФ нигде не прописана ведущая роль ни романтизма, ни постмодернизма. Прописано – отсутствие идеологии. Прописано равенство граждан – вне зависимости от того, являются ли они «избранными гениями» или «массой и чернью» в глазах «свободных художников». Перед Законом РФ равны все: и традиционалисты, и неотрадиционалисты, и наследники реалистических традиций в искусстве, и романтики с постмодернистами. И в обществе у нас последователей описанной пост-романтической традиции отнюдь не большинство. Хотя, конечно же, их большинство среди тех, кто так или иначе избрал «самовыражение» своей профессией – но, очевидно, как раз в вопросах «самовыражения» их нельзя привлекать как экспертов: они здесь – заинтересованные лица!

И если честно следовать духу Закона (и Конституции как главного закона РФ), то становится абсолютно непонятно, почему термин «свобода творчества» и другие подобные понятия приобретают сегодня в медиа-пространстве исключительно описанную выше окраску: романтическую, модернистскую, постмодернистскую. Почему эти термины не интерпретируются, скажем, так, как понимали их Бердяев и Лосский, священники Павел Флоренский и Сергий Булгаков и еще многие другие известные философы, ставшие выразителями духа русской традиционной культуры? Ну, действительно, у нас же равенство, и у нас Конституцией декларируется социальное государство, а соцзаказ на возвращение к собственным культурным корням очевиден! Да и в гуманитарной науке давным-давно уже расстались с представлениями о «прогрессе» или «эволюции» искусства и каких-то особых правах искусства современного перед искусством прошлого: напротив, концепция культуры как вневременного диалога куда популярнее. И вдруг откуда-то – снова и снова исключительно модернистские и постмодернистские декларации при толковании «свободы творчества» в СМИ…

Невинные игры для взрослых

Однако все вышесказанное может показаться читателю неважным по одной простой причине: сегодня мы привыкли по умолчанию воспринимать искусство как некое игровое пространство. В нем позволено все, потому что это всего лишь особая «игра», чья «игровая площадка» ограничена сценой/книжными корками/длительностью фильма и т.д.

С каких пор искусство превратилось в игру, скорее противопоставленную правилам жизни, чем связанную с ними? Оказывается, это представление – детище XX века. Так же, как и мировые войны, например.

В первой половине XX века голландский ученый Йохан Хейзинга написал книгу «Человек Играющий». Понятие игры носило там, конечно же, глубоко философский смысл. С тех пор представление о культуре как «игре», во-первых, быстро вышло в читающие массы, а во-вторых (что прямое следствие «во-первых»), утратило философскую глубину. И как-то забылось (и не дошло до читающих масс), что наступавшая, а потом разразившаяся Вторая Мировая заставила ученого говорить о кризисе современной культуры и о необходимости обращения к христианской этике и даже вере.

Но самый сильный вклад в представление об искусстве как невинной игре внес, конечно, фрейдизм, ставший на Западе модной «религией интеллектуалов». Не только сам «дедушка Фрейд», но и многие авторитетные представители высокой культуры (например, нобелевский лауреат по литературе Герман Гессе) стали прямо уравнивать искусство с неким психоаналитическим сеансом, а точнее, игровой психотерапией наподобие наших сновидений (в их фрейдистском понимании). В этой концепции, говоря простым языком, человечество позволяет себе в искусстве все то, чего не позволяет в жизни. Мораль – для кухонь и улиц, а в искусстве – внимание, безо всяких ограничений! – буйствует либидо.

Однако здесь мы встретимся с уже известной нам проблемой: фрейдизм тоже не прописан в Конституции РФ в качестве обязательной идеологии. Более того, философы аналитической школы давно уже доказали несоответствие фрейдизма критериям науки. Проще говоря, его ненаучность. Так что никакие ссылки на его «объективность» не проходят. Это все лишь одно из учений. Отнюдь не общепринятое в нашем обществе. Почему значимая для общества интерпретация культуры и искусства (например, в суде) должна даваться именно с позиций фрейдизма?

Почему же в спорах о свободе творчества не подойти к искусству с классических позиций, вспомнив о той роли, какая отводится искусству в классической педагогике? Ведь воспитательный потенциал искусства не пропадает никуда, обращаем ли мы на него внимание или нет. Если искусство и воспринимать как «игру», то скорее как «обучающую игру», в широком смысле. Вообще же, сама классическая культура и свободу творчества, и роль искусства в жизни общества рассматривает совсем иначе, чем сегодняшние творцы. Здесь, в качестве иллюстрации, позволю себе безо всяких философских штудий отослать желающих к тексту вполне школьного уровня: одной из басен «дедушки Крылова», а именно басне «Сочинитель и разбойник» (остается жалеть, что она не входит в обязательную школьную программу старших классов).

«Нарушить и разрушить экологию культуры не менее легко, чем экологию природы, а в последнем случае мы уже научились задумываться над необходимостью ограничения свобод».

А еще можно подойти к вопросу с позиций очень современной концепции «Экологии культуры», разработанной академиком Д.С. Лихачевым. Пересказывать ее, опять же, не буду (его многочисленные статьи по культуре доступны), замечу лишь обоснование им – на научном уровне – системной связи разных сторон культуры, не позволяющее более заблуждаться на тему «чистого искусства в собственном соку» (с которого, дескать, и взятки гладки). Да и вопрос со свободой творчества будет здесь современному читателю понятнее. Ведь нарушить и разрушить экологию культуры не менее легко, чем экологию природы, а в последнем случае мы уже научились задумываться над необходимостью ограничения свобод.

Возьмем самый элементарный пример таких ограничений: разве сегодня цивилизованное общество не ограничивает курильщика, если не хочет дышать с ним одним воздухом? Более того – даже вводит цензуру относительно демонстрации курения в тех самых «сложных художественных произведениях»! Но кто докажет, что кощунственные образы, транслируемые в массы, вызывают меньше раздражения у окружающих, чем табачный дым, и приносят меньше вреда обществу, чем сигареты в кадре?
источник: Православие.фм