https://vk.com/wall-41107740_107969

ВОСПИТАНИЕ МАЛЬЧИКОВ

Задумываясь о воспитании, поучительно обращаться к опыту, накопленному в народе. Скажем, как воспитывали мальчиков русские крестьяне, составлявшие подавляющее большинство населения до революции? «Отсутствие крепкой власти и надлежащего надзора со стороны отца, подкрепленного практикой применения силы, считалось причиной беспорядка в семье, распущенности, недисциплинированности детей, ссор и драк между ними, —

пишет В.Г. Холодная в статье «Отцовское наказание в воспитании мальчика-подростка у восточных славян в конце XIX – начале XX века».

– У русских неподчинение отцовской воле закрепляло за сыном прозвище “непочетника”/“непочтенника”, “ослушника”, считавшееся позорным, и могло стать поводом для изгнания из дома без положенной части отцовского имущества». У малороссов даже пословица существовала: «Кто не слухае тата, той прослухае ката (палача)».

«До окончания младенческого возраста, – продолжает автор, – отец, предстающий в ритуалах “очеловечивания” (в первом пеленании, крестинах, постригах) как символ приобщения к семье, роду, а для мальчика являвшийся прототипом мужественности, в воспитании сына почти не участвовал…
До 5–7, а иногда и до 12 лет дети находились под опекой матери, на ней лежали основные обязанности по заботе и уходу за детьми. Глава семьи выполнял функцию общего надзора, его призывали как высший авторитет, когда ребенок нарушал правила, но наказание в этот период не было его прерогативой».

«Отец мало имеет с ними общения, так как они ему еще не помощники. Он только в редких случаях и наказывает их, а большей частью делает это мать», – сообщали информанты из Вологодской и Костромской губерний.

«Батько не бьет детей попусту. Летом у него нет времени сойтись с детьми, а зимой только вечерами: сажает на колени, сказки рассказывает». В Вологодском уезде, пока сыновья были малы, они назывались «дети матери». Лаская их, она прямо говорила: «Это еще мой сын». С 12 лет, как только сыновья начинали помогать отцу в полевых и прочих мужских работах, они выходили из-под надзора матери и, в отличие от дочерей, становились «детьми отца». Теперь мать общалась с сыновьями меньше, прерогатива воспитания, а значит и поощрения и наказания, отходила к отцу.

Сын, до взрослого возраста воспитывавшийся матерью, вне мужского сообщества, высмеивался в народе как избалованный, непутевый, нескладный. Ему давалось прозвище «маменькин сынок», которое говорит само за себя. В 1772 году крестьянка-вдова Томской губернии «объявляла» в Бердской судной избе, что имеет «при себе сына Федора… коего-де к хлебопашеству и домовому заведению научить некому», и просила разрешения переселиться вместе с сыном к деверю. «Наблюдатели единодушно подтверждают вывод об исключительной роли отца и вообще старших в семье мужчин в воспитании сыновей», – сообщив этот факт, поясняет историк Н.А. Миненко.

К детям до 5–7 лет относились мягко, почти не наказывали, на многие проступки и шалости смотрели сквозь пальцы. «“Ен ишшо мал, смыслу у него не хватает, – отзывался отец о сыне, – подрастет, в рассудок придет, то и будет делать, а теперь што с его взять? Ты его ноне выпори, а ен завтра сызнова за то же”… Как только дети “приходили в свой разум”, отношение к ним становилось строже и требовательнее, их начинали “учить”, то есть бранить и взыскивать за шалости и непослушание. Особенно строго поступали, если ребенок озорничал на глазах у взрослых, мешал и не слушался замечаний; повторное наказание (“клин клином выбивают”) мог заслужить и тот, кто, получив свое, долго орал и жаловался».

Трудовое воспитание мальчиков начиналось достаточно рано. В крестьянской среде очень ценились смекалка, хозяйственность, умелые руки. «Уже трехлетний мальчуган помогает матери: чистить картофель, мести пол, отыскать отцовский кушак, собрать в чашку рассыпавшийся горох, выгнать кур с огорода», – сообщали в конце XIX века из Новоладожского уезда Санкт-Петербургской губернии[7]. Затем мальчики постепенно приучались к мужским работам. В 6–7 лет они уже загоняли во двор скотину, с 8–9 – водили лошадей на водопой, ездили вместе со старшими ребятами в ночное, учились сидеть на лошади и управлять ею, отвозили взрослым обед в поле. К 9–10 годам (в других местах несколько позже) мальчик умел самостоятельно запрячь коня, помогал отцу при бороньбе, насаживал снопы на овин и молотил. Мальчик, правящий лошадью при бороньбе, назывался бороноволоком. Достижением возраста бороноволока (от 10 до 15 лет) гордился не только сам ребенок, но и вся его семья. Даже бытовала пословица «Свой бороноволок дороже чужого работника». Параллельно обучали и различным ремеслам, необходимым для ведения крестьянского хозяйства. В зависимости от специфики той или иной местности, это могла быть обработка дерева или кож, плетение лаптей, бечевок и т.п. Приучались мальчики и к рыболовству, и к охоте. Всё это происходило под присмотром старших. Особенно строго пресекалась леность.

Обычно к совершеннолетию, а то и раньше – в 14–15 лет, семейные наказания заканчивались. За провинности уже не наказывали поркой, а старались внушать словами. Чем старше становился сын, тем уважительнее к нему обращались взрослые. Наказывать взрослого сына за непослушание, непочтение или нанесенное отцу оскорбление мог только общинный суд. По жалобе родителей администрация могла наказать арестом или публично высечь розгами, причем сельские и волостные власти не в праве были отказать в содействии.
Оскорбленный отец собирал селение и просил соседей отодрать сына в присутствии всех. Такая крайняя мера покрывала сына позором, противопоставляла обществу и фактически изымала из сферы репродукции, потому что прилюдная порка совершеннолетнего парня считалась несмываемым позором, девушки отказывались выходить за него замуж.

Основанием для жесткой системы ограничений активности мальчика-подростка служили представления о стихийности, неуправляемости его сущности.

Большое внимание уделялось и героическому воспитанию сыновей. В массовом сознании высоко ценились полководцы и военные герои, добывавшие славу России. Тип национального лидера Древней Руси представлен князьями, предводителями дружин… В их подвигах ценились как личная праведность, так и национальное служение – то, что они, не щадя живота своего, защищали родную землю. Очень почитались и простые люди, пожертвовавшие собой ради Отечества.

Вот конце XIX века один из корреспондентов из Гжатского уезда Смоленской губернии сообщал в Этнографическое бюро, что «народу приятно читать про лиц, приносивших себя в жертву России… подвиги многих незначительных лиц, проявленные во время Отечественной войны 1812 года, вызывают гордость народа и глубокое уважение к безвестным героям, память о которых передается от старшего к младшему». Идеал смелого, сильного, верного Отечеству воина, надежного друга и товарища проходит через весь фольклор – от былин до поздних солдатских песен. Примечателен сам факт бытования солдатских песен – их темы были близки крестьянству. Со времени Северной войны, когда солдатская масса впервые выступила в качестве коллективного героя русского эпоса, эти песни становятся едва ли не основными в русской исторической поэзии.

Призываемый на военную службу был в глазах народа защитником Отечества и неизменно ощущал уважительное отношение односельчан, всех обитателей округи. Проводы в солдаты проходили торжественно. Новобранца благословляли родители, а также крестные отец и мать. Возвращение солдата со службы также составляло событие для всего селения. Множество народа собиралось в избу послушать его рассказы про нашу военную силу. Тема сражений, воинских подвигов в прошлом и настоящем была постоянной во время бесед на встречах взрослых, часто в присутствии детей. В рассказах о войнах основное внимание уделялось успехам русских войск.
Дурные вести проникали в народ эпизодически, и неудачам не придавали особого значения, будучи уверенными, что враги не смогут устоять против русских, что «сам Бог, Божия Матерь и святой Никола Угодник не допустят этого». Иными словами, в подрастающих поколениях будущих мужчин воспитывались оптимизм и вера в победу. Упаднические настроения, столь распространенные в последние десятилетия среди нашего населения, не пользовались популярностью, хотя и условия жизни были куда тяжелей современных, и поражения, как мы знаем из истории, тоже случались.

Трусить, увиливать от тягот и испытаний, прятаться за спинами товарищей считалось позорным. Вот какое интересное свидетельство о характере представлений кубанских казаков оставил военный корреспондент на Дальнем Востоке в период Русско-японской войны 1904–1905 годов. Ему довелось побеседовать с кубанским пластуном – так назывались особые подразделения, занимавшиеся разведкой, диверсионными операциями и т.п. Можно сказать, это был аналог современного спецназа. «Высокий, могучий как дуб казак-кубанец горько жаловался на то, что его назначили в обоз. “Разве я для того шел сюда, чтобы только убирать лошадь да возить крупу? Что я дома скажу, когда меня будут расспрашивать, как я дрался с японцами?” Неподдельное горе светилось на энергичном лице… “А нельзя ли так сделать, – продолжал казак, – чтобы нас, пластунов, всех зачислить в строй, а на наше место в обозе назначить запасных солдат? Между ними есть совсем плохенькие мужички”

Психолог Татьяна Шишкова

Источник: