Председатель Патриаршей комиссии по вопросам семьи протоиерей Димитрий Смирнов принял участие в работе двух секций направления «Христианская семья – домашняя церковь» в рамках XXV Международных Рождественских чтений.

Выступая с докладом на Секции «Катастрофические последствия 1917 года для народной жизни», отец Димитрий сделал подробный анализ причин катастрофических изменений в семейной жизни народа нашей страны после 1917 года.

Катастрофические последствия 1917 года для народной жизни[1]

Октябрьский переворот очень сильно повлиял на жизнь не только России, но и всего мира. Однако в силу того, что последние несколько лет я занимаюсь проблемами семьи и защиты материнства и детства (в самом широком смысле этого слова), больше всего меня волнует, как октябрьский переворот и с ним переворот всей народной жизни повлиял на самое главное, из чего народ состоит, а именно на семью. Не один десяток лет я на эту тему думал, кое-что читал и вот выписал для себя несколько пунктов, по которым можно осмыслить то, что произошло. Это не научный доклад, просто мне хотелось пригласить вас тоже к размышлению.

Обычно жизнь человека протекает в семье, хотя в какие-то периоды он свою семью покидает. Например, некоторые мальчики и редкие девочки оказываются в интернате. Мальчики постарше могут оказаться в армии или военном училище. Или у молодых супругов вдруг (такой счастливый случай) возникает собственное жильё. Тогда они географически отделяются от семьи, но душевно и духовно – нет. Продолжается связь с мамой, и с папой, и с бабушкой: письма, телефон, сейчас с человеком, который уехал куда-нибудь в Кейптаун, можно говорить по скайпу.

По опросам общественного мнения, русские люди считают семью самым главным, что вообще существует в жизни. Хотя опять же в разные периоды человек, бывает, хочет освободиться от влияния семьи и быть самостоятельным. Обычно наибольшее число молодых людей из таких желающих освободиться оказывается в тюрьме, и там они очень скучают по дому и по маме и очень часто пишут письма. Я десять лет занимался тюрьмами, многие из них посещал, в основном меня интересовали тюрьмы молодёжные, где сосредоточились юные люди, которые вместо того, чтобы в университеты поступать, поступают в тюрьму.

И вот, размышляя над всеми этими вещами, я пришёл к выводу о том, в чем заключаются катастрофические последствия октябрьского переворота. Их можно охарактеризовать одной фразой, которую однажды произнес Михаил Сергеевич Горбачёв. Он сказал: «За годы советской власти неузнаваемо изменился облик советского человека». Действительно, в современных советских людях (а мы такими остаемся и такими умрём) разглядеть русского человека, который жил до 17-го года, невозможно, потому что это совсем другой человек, хотя он и похож. Похож языком, похож по книгам, которые он читал, похож потому, что на Пасху его тянет постоять у храма. Почему-то в Татарстане такого не наблюдается: Пасха, не Пасха — татары там живут своей жизнью, им вообще непонятно, зачем яйца красить, всё равно же скорлупу снимаем и так далее. А у нас следы, рудиментарные остатки той русскости, которая была сто лет назад, как-то сохранились и остались.

Что же произошло страшного в результате 1917 года? Был уничтожен основной класс русского населения, который назывался «крестьянство», что значит «землепашцы, пахари» (сейчас, когда крестьянство уничтожено, глагол «пахать» утратил свое прямое значение и употребляется иносказательно, в применении к человеку, который много и беспощадно к себе работает). Происхождение слова «крестьянин» очень интересное, оно возникло от слов «крест» и «Христос», в русском языке фонетически очень близких. Люди сами так себя именовали: христиане, и таких в стране было (разные существуют цифры, но интервал небольшой) 84-86 % всего населения.

Россия была страной, которая жила в основном крестьянским тяжёлым трудом, так как расположена в зоне, как теперь именуют, рискованного земледелия. В других странах, если лыжную палку воткнуть и поливать, на ней начинают расти персики, иногда по два-три урожая в год, а у нас нет. У нас неурожай, голод – это обычная история. И чтобы вырастить и спасти урожай и собрать семена на следующий год, нужен был самоотверженнейший труд – вот это первое условие жизни крестьян.

Второе условие – это полгода зима, то есть по европейским масштабам очень холодное время года. Это значит, что каждый русский человек должен был без конца топить своё жилище. Но топить не так, как в Англии обычно топят ту комнатку, где собираются спать, или камин там, где собираются ужинать. Крестьянин топил весь дом, а в сильные морозы, как вот сейчас были в Москве, даже скотину брал в дом и ставил за печь. А это значит, что нужно было спилить, привезти, распилить и расколоть десятки кубометров дров, и, чтобы это всё проделать, требовалась колоссальная физическая сила. Поэтому наш народ стал таким очень устойчивым к холоду, чрезвычайно физически сильным и смог колонизировать верхом на лошадях шестую часть земного шара и обеспечить эту огромную территорию выходом к морям и океанам.

Все это было возможно только имея многодетную семью. Без семьи выжить в таких условиях очень трудно, поэтому у крестьян рождалось по 15-20 детей – это была обычная история. Но в силу того, что никто не знал правил санитарии, никаких врачей, акушеров-гинекологов и роддомов, конечно, не было, вспоможение при родах оказывали бабки-повитухи, а также в силу высокой детской смертности в среднем на семью оставалось восемь детей.

Крестьянство – это был основной класс, из которого Россия, собственно, и черпала силы. И у неё была самая огромная армия в мире. Из крестьян вышли будущие воспитанники университетов, военных училищ и т.д. Это была та среда, в которой в дальнейшем возникло то, что именуется русской христианской культурой. Конечно, приглашались и всякие иноземные мастера по разным направлениям: и по военному делу, и по литейной промышленности, и по строительству дорог, домов, дворцов и даже храмов. Но сейчас как: объект строит какая-нибудь немецкая фирма, а приходишь на стройку, кто там работает? Таджики. А тогда роль этих таджиков выполняли русские люди, и они приобретали различные специальности и очень скоро в силу своей сообразительности, ловкости сами становились мастерами и двигали дальше наш российский прогресс.

Поэтому, когда большевики поставили задачу уничтожения крестьянства именно как класса, они нанесли народу непоправимый урон. С точки зрения большевиков, это была очень разумная, правильная идея: с помощью голытьбы (от слова «голый») уничтожить всех крестьян, у которых были дом, скотина, мельница, земля, семена и т.д. Процесс пошёл с раскулачивания, и всех крепких крестьян уничтожили физически. Их свозили осенью в Сибирь и там без средств к существованию просто бросали. К апрелю в живых оставалось семь-восемь процентов, умирали и жёны, и дети; понятно, кто-то и выживал. Потом уничтожили середняков, и остались те, которые были голытьбой в основном из-за нежелания работать и поголовного пьянства. Если человек пьёт, он работник не очень хороший.

И вот эту трагедию нашего народа мы ещё и сейчас не можем изжить. За очень небольшое царствование императора Николая Александровича (его расстреляли, когда ему было 50 лет, он бы мог ещё, может быть, 20 лет прожить) население России увеличилось на шесть миллионов человек. И сейчас нас ровно столько же, сколько было при Николае Александровиче, то есть за 100 лет мы в населении не прибавили ничего, хотя нас должно бы быть уже шестьсот миллионов и мы вполне могли бы конкурировать с такими странами, как Индия и Китай. И уж понятно, народу у нас было бы вдвое больше, чем в Соединённых Штатах, совсем другой был бы разговор. А нам не хватает рук в стране, потому что была такая политика уничтожения.

Вообще по замыслу Ленина и Троцкого русские люди должны были служить пушечным мясом для мировой революции, они должны были стать солдатами революции, а для этого нужно было изменить их сознание. Но самая консервативная часть населения, крестьянство, трудно поддавалась этим либеральным коммунистическим идеям, относилась к коммунизму подозрительно, и поэтому была уничтожена. Вот это первый удар, который был нанесён.

Второе. С уничтожением крестьян естественным образом произошло уничтожение и народной веры, народной культуры, народного уклада, народного воспитания, народного образования. Народная культура исчезла полностью, она совершенно непонятна теперешнему советскому народу. Вместо нее появился ансамбль «Берёзка», который очень отдалённо напоминает русскую культуру и имеет чрезвычайно бедный и общипанный вид. Это скорее для Парижской выставки, для них это экзотика.

Перед революцией всё начальное образование было в руках Церкви, которая владела восьмьюдесятью тысячами приходских школ, где учили писать, считать, учили основам веры, основам истории, благодаря чему общей уровень народа, конечно, вырос. И одним из первых указов новой власти было отделение Церкви от государства и школы от Церкви. Началась борьба с Церковью как с носительницей чуждой коммунизму идеологии. Хотя в коммунизме, если рассмотреть его повнимательней, на самом деле очень много религиозных элементов. Коммунизм – это религия без Бога, и вопрос веры там очень много значил. Помню, ещё в детском саду дети друг друга спрашивали: «А ты веришь в коммунизм?»

Далее. Раньше каждая губерния говорила на своём языке, в котором ещё оставались следы древнего племенного языка, в частности племён угро-финских. Смоляне – на одном языке, вятичи – на другом. Архангелогородцы говорили так, что москвитянину вообще трудно было их понять. И это было колоссальнейшее языковое богатство. Нечто подобное мы сейчас можем наблюдать в Германии, которая объединилась всего сто лет назад, а раньше это были отдельные небольшие княжества, зе́мли. И до сих пор по тому, как к нему обращаются, немец может определить, из какой деревни данный человек, откуда он родом. Немецкий язык многообразен, а у нас всё снивелировали, была специальная практика уничтожения вот этих народных языков. Теперь и на Сахалине, и в Калининграде все говорят на том языке, на котором говорят радио и телевидение, которое вошло в каждый дом и стало язык формировать. Народный язык был утрачен, всё превращено в новояз. Сейчас этот новояз ещё интенсивно насыщается английскими словами, в нем огромное количество американизмов, поэтому, когда молодой человек, который это освоил, что-то говорит, человек моих лет уже не понимает, о чём речь. И уже некому сказать, как некогда Пушкин: «Что за прелесть эти сказки!» Он-то это всё слышал вживую, непосредственно от своей няни Арины Родионовны.

У меня в жизни был такой опыт: я ходил к своей прихожанке, сейчас ей уже 76 лет, причащать маму и каждый раз обязательно уделял 30-40 минут для того, чтобы её послушать. Она говорила на том наречии, на котором говорили у них в деревне, и без слёз нельзя было слышать этот говор, настолько он был прекрасен, образен, поэтичен. К сожалению, теперь это всё утрачено. Вот такой страшный урон.

Чтобы продемонстрировать заботу партии и правительства о сохранении народной культуры, были созданы всякие «народные» в кавычках ансамбли. «Берёзку» я уже поминал. Даже наш (Царство им Небесное всем) замечательный ансамбль имени Александрова пел в основном советские песни, обязательно с вкраплением и народных, для того чтобы поднять планку. Хотя сам Александров – это, конечно, гениальный русский композитор, совершенно бесспорный. Но если древняя народная культура была анонимна, как икона, это был голос всего народа, то её заменили на голос отдельных талантливых (ну или не очень) людей.

Появилось даже Министерство культуры. Ну представьте себе, во времена Ивана Грозного или там Бориса Годунова — и вдруг Министерство культуры. Это же смешно. Культура – она либо есть, либо её нет. И вот вместо русской народной культуры возникла специфическая советская культура, которая воспевала маршала Берию и первого красного офицера Ворошилова. Так называемая советская интеллигенция, целая плеяда композиторов и поэтов, создала новые песни, прославляющие то, что происходит. Вместо русских песен, которым по пятьсот, по шестьсот, по восемьсот лет, появились «Ландыши, ландыши». И народ стал петь эти песни, а собственные народные песни были насмерть забыты, осталось, может быть, с десяток: «Во поле берёзка стояла» или «Летят утки и два гуся». Но раньше их были тысячи, и грустных, и весёлых, всяких.

А поскольку огромный процент населения прошёл тюрьмы, в плоть народа вошёл блатной мир. Возникла советская субкультура: мат, блатная лексика — феня. Некоторые певцы, как Саша Розенбаум, сделали на этом карьеру. Он создал серию песен на блатную тему, и это сразу стало популярно, потом уже стал писать более лирические, но прорвался на эстраду именно через полублатной фольклор. И Миша Шуфутинский тут, и Коля Расторгуев, ну и, конечно, Владимир Семёнович Высоцкий без этой темы никак. Почему? Потому что миллионы людей у нас сидели и прошли эту в кавычках «школу», чего, конечно, никогда в России не было. Помню, когда я в семинарии учился, то читал исследования конца XIX века о нравственном состоянии людей: какое количество в тюрьмы попало, прошло суды, каторгу — в сотни раз меньше цифры, чем при советской власти. Ещё одна трагедия.

Народная музыка, конечно, оказалась полностью утрачена. Раньше в каждом храме пел псаломщик, а по воскресеньям собирался народный хор из соседних сёл. Всегда пели сами, а если помещик любил церковную службу, как, например, Александр Васильевич Суворов, то он деньжатами ещё немножко помогал и какие-то были и певчие. Весь народ пел, и возникало то, что именуется народным пением, у нас были высококлассные певцы. А сейчас не поёт никто, ну только караоке, и без водки это вообще не идёт, то есть эта отрава ещё больше стимулирует пьянство в стране.

Про водку можно сказать отдельно. Её придумали большевики, и, по-моему, с 1932 года она стала у нас продаваться. На самом деле это разбавленный ректификационный спирт, химически чистый, C2H5OH. Это совсем не питьевой напиток, его нельзя пить, как нельзя пить дистиллированную воду, химически чистую, H2O, потому что там нет ни микроэлементов, ни солей, ее используют только для приготовления лекарств. Поэтому водка — это чистый яд, к ней быстро возникает привыкание, и уже без нее у человека начинается абстиненция или, как говорят, похмельный синдром, то есть человек моментально становится алкоголиком. На эту тему есть целое исследование.

В этом смысле хорошо очищенный самогон гораздо естественнее, и в России это так называемое белое вино пили до 30-х годов, до сих пор даже говорят: «Ну-ка налей-ка мне беленького» – но совершенно никогда не имелась в виду водка, про которую, ссылаясь на Дмитрия Ивановича Менделеева, утверждают, что это «народный наш напиток». Ничего подобного! Это всё изобретение большевиков, страшно вредная вещь, как современное пиво. Своих пивных заводов в России нет, все иностранные, и они в это пиво ещё вплавляют всякие «присадки», которые делают человека зависимым, то есть возникает пивной алкоголизм. Им интересно продать, а чтобы продать, должна быть зависимость.

С помощью этой так называемой водки большевики быстро возвращали себе деньги: вот рабочий или шахтёр что-то заработал, а потом за трёхкопеечную водку всю эту зарплату опять в казну возвращает. Очень удобно. Большевики были совершенно чужды и русскому народу, и культуре, потому что все эти ленины, они же приехали из Швейцарии. В Швейцарии, в Цюрихе, я видел дом с табличкой: здесь жил фюрер русской революции с такого-то по такой-то год. И их отношение к народу – это были только страх и ненависть, потому что народ был действительно мощный и могучий.

И поэтому большевикам нужно было уничтожить народную культуру, а для этого убрать из календаря седмицу, сделать пятидневки, переименовать месяцы. Была даже идея обозначить новую эру не от Рождества Христова, а со дня рождения Ленина, потом со дня рождения Сталина, чтобы никакого Иисуса Христа не осталось в памяти народа, то есть уничтожить всё. Возникла даже борьба с рождественской ёлкой. Мой дедушка под пальто приносил ёлку домой, чтобы воспитывать своих девочек, из которых одна потом стала моей мамой, и им приходилось занавешивать окно, потому что жили в полуподвале — это единственное, что им осталось после дележа площади между детьми Арбата и всеми остальными. В Москву приехало очень много всякого разночинного народа, которому нужно было где-то жить, поэтому все уплотнялись, и вот дедушке достался подвал. Я прекрасно его помню, там окно немного выступало над тротуаром, но всё-таки в него можно было заглянуть, поэтому его занавешивали.

И дедушка учил мою маму читать наизусть «Утренние молитвы» и «На сон грядущим», а церковное образование, когда деток учили молитвам «Отче наш…», «Богородице Дево, радуйся…» и «Символу веры», – это всё исчезло. Я уж не говорю о том, что в одной только Москве было уничтожено 350 древних церквей, целые огромные кварталы. И сейчас из Зарядья делают очередную зону для прогулок, совершенно не вписывающуюся в нашу традиционную городскую ситуацию, к сожалению. Поэтому современный человек, даже если он приносит крестить своих детей и мы пытаемся с ним о чём-то говорить, рассказать ему о Боге, о Церкви, о том, что такое Крещение, – он смотрит, и по глазам видно, что ничего не понимает. В этом смысле, в смысле культурно-церковном, советский человек – это человек, упавший с Луны и сильно стукнувшийся. Поэтому ему лучше даже не с Евангелия начинать, а с чего-то попроще, с жития святого или какой-то спектакль ему показать, через это он скорее проложит дорожку к Христовой истине.

Следующая трагедия – это перемешивание населения. Мало кто теперь живёт там, где родился, поэтому утрачена самобытная культура каждой местности. Раньше люди рождались на той земле, где жили их дедушка, прадедушка, прапрадедушка, и все знали, кто, откуда, чего. И очень было легко жениться, очень было легко выйти замуж, потому что все друг друга знали, всегда можно было выбрать. Были даже такие специалисты — свахи, опытные народные психологи. А в городах дворянство и потом даже разночинцы устраивали балы́, куда можно было прийти как на смотрины и вытанцевать себе невесту или жениха. Это был целый стихийный народный институт (не организованный государством!) по созданию семейных пар.

Сейчас эти институты возникают в интернете, но там полно жулья, и молодой человек всё равно предоставлен самому себе. А в народных институтах браков участвовали прежде всего взрослые люди, которые любили своих детей и хотели им добра. Поэтому был такой термин: хорошая семья. Девушка из хорошей семьи — это значит, что они труженики, не пьющие, богатые (ну в ту меру, как крестьянин мог быть богатым: вот две коровы у него). И приходили в дом, смотрели, как всё устроено, сватались. И каждая девушка, каждый юноша с молодых ногтей готовились к будущему супружеству, будущей семейной жизни. Их готовило всё общество. И всё общество воспитывало детей.

Современные родители даже не знают, что с детьми делать, поэтому норовят их куда-то сразу отдать: либо бабушке, либо в детский сад, а дальше скорее-скорее школа и т.д. А тогда было не так, это была ответственность самой семьи. Поэтому нравственное качество людей, которое сохранилось аж до войны, было чрезвычайно высоко. Немцы, которые на оккупированной территории обследовали наших девиц, обнаружили странную вещь, говорят, даже Гитлеру докладывали, что все незамужние девчонки – девственницы. В Германии об этом слыхом не слыхивали. То есть нравственность была основана на христианском понимании жизни.

И вот произошло это перемешивание племён. Во-первых, огромная масса крестьян, просто чтобы сохранить свою жизнь, целыми семьями уезжала кто куда, кто в Сибирь, кто в Среднюю Азию. Ну а потом всякие стройки и, конечно, лагеря, ссылки перемешали всё население. Помню, когда я получал квартиру в Москве, то в своем микрорайоне оказался единственным москвичом, все остальные кто откуда. Или взять наш приход: 34 национальности. По-русски, конечно, все говорят, но тем не менее эта перемешанность создаёт вакуум в культуре. Поэтому все воспитаны на одном суррогате: Филип Киркоров и серия бабушек, которых он раскрасит, намажет, потом парик наденут, фонограмму включат и будут до восьмидесяти лет отплясывать, как Гурченко или Зельдин, хотя ему уже сто лет в обед.

Ну и, наконец, самая главная трагедия: забвение основ семейной жизни. Когда в детстве я жил в бараке, у нас бытовал термин, который я, как ребёнок, ещё не понимал. Тогда говорили не «вышла замуж» или «женился», а «сошлись». То есть два человека, крановщик и продавщица в москательной лавке, сошлись, а если что-то там у них не получалось, они разошлись. Люди сходились как два млекопитающих, основа брака — со свадьбой, с венчанием – это всё было утрачено. До войны это ещё была вещь довольно понятная, например, Валерий Павлович Чкалов венчался в 1937 году, – нашёл, когда венчаться, выбрал год! – а потом уже стало совершенно необязательным, люди сходились и расходились.

И отношение к браку очень сильно девальвировало. Семья перестала быть святыней, люди соединялись исключительно из зоологических соображений, ну вроде как надо для здоровья. А всё, для чего брак существует, что семья — это школа, где нужно научиться любви друг к другу и к детям, чтобы создать домашнюю церковь и в этом раю приплыть в Царство Небесное, оказалось неважно и было напрочь забыто. И у современных людей так же. Даже когда они приходят венчаться и с ними, не дай Бог, начнёшь разговаривать, всякое желание венчать пропадает, потому что нет никакого представления о том, что́ есть таинство Брака, это отнято из сознания народа, и приходится при венчании целую лекцию читать.

Это большая трагедия. Поэтому главным уроком в школе должен быть урок о семье, это совершенно необходимо. Ни папа с мамой, ни дедушка с бабушкой не могут этому научить, потому что они сходились как кот и кошечка или как носорог с носорожечкой. Из-за этого и огромное количество разводов. Такое количество, что теперь распадаются даже семьи духовенства, потому что у современных молодых людей, даже тех, которые пришли к Церкви, сознание всё равно полностью советское, никаких традиций семейной жизни, которые они впитали бы от своей семьи, не осталось.

Что ещё? В середине XX века произошло стопроцентное исчезновение многодетных семей, их осталось практически ноль, ну за исключением среднеазиатских республик, северокавказских, там они ещё сохранились, но в России – нет: два человека, мужчина и женщина, и один ребёнок, а остальное беспощадным образом абортировалось. У нас льют слёзы по поводу злодеяний Гитлера – а за годы советской власти было уничтожено три населения страны, вот сколько люди убили сами, по наущению, конечно, тех, кто организовывал такую политику. Подумайте: 1917 год, и уже через три года полудохлый Ленин подписывает указ о разрешении абортов. В стране, где только что кончилась гражданская война, ему оказалось мало крови, надо ещё младенцев убивать. Ну а простой народ как? Если начальство это поощряет, то почему нет?

И вот уже в 1920 году в России начали убивать детей. В этом мы идем впереди планеты всей, и до сих пор это всё делается за счёт государства. Хочешь вставить зубы – плати. Хочешь убить ребёнка – пожалуйста, Минздрав всегда к твоим услугам. Хотя беременность — это не заболевание, от неё не надо лечить. Но никакой контрпропаганды не существует, весь народ поражён абортивным сознанием, ребёнок не воспринимается как живое существо, его убийство никаким образом не оплакивается.

Только в том случае, если женщина, уже состарившись, оказывается одна, больная, никому не нужная, она начинает понимать, что вот было бы сейчас у меня детей побольше – может быть, что-то изменилось. Даже женщины, которые родили двоих, тоже страдают: у них не растрачена материнская энергия, потому что нужно было родить восемь детей. Поэтому кто тыкается во всякие общественные занятия, кто работает до восьмидесяти, а кто лезет в семьи своих детей и еще удивляется, чего это меня шпыняют. Да потому что со своими порядками, со своими какими-то представлениями ты начинаешь всех учить, как будто тебя кто-то спрашивает. Сама уже и от возраста, и от отсутствия образования приобрела железобетонную бестолковость, а требуешь незнамо чего. Поэтому зятья или невестки говорят: «Ну нет, это просто невозможно, давай выбирай: либо мама, либо я!»

В результате мы сейчас приехали в такую ситуацию, когда вся наша народная жизнь превратилась в антисемейную. У нас всё, и, самое главное, общественное мнение, направлено против семьи. Как существует слово «понаехали», так существует и слово «понарожали». И если посмотреть ток-шоу, где публика, которая пришла зарабатывать свои пять рублей и в самый идиотский момент по сигналу хлопает в ладоши, — то там всё время говорят с ненавистью тем, кто умудрился родить всех зачатых детей: «А что вы смотрели?» Или как Гордон сказал: «А что, нет денег на презервативы?» То есть ребёнок – это нежелательное явление в жизни семьи, об этом говорят и сериалы, и кинофильмы. И когда (я уж не буду говорить «муж») партнёр узнаёт, что у партнёрши беременность, это всегда для него шок.

Вся наша индустриализация, которой мы так хвалимся, сделана на крови убитых младенцев. После гражданской войны, после уничтожения крестьянства в стране понадобились руки и головы. А где их взять? Разрушить семью, оторвать мать от детей: этого одного, который остался, – в детский сад. Там уже ждёт Макаренко, который будет воспитывать советского человека, а эти все матери — красную косынку на голову и выполняют планы, поют: «Нам песня строить и жить помогает!»

А Богу угодно, чтобы человек сначала строил свою семью. И наш народ потому такой угрюмый и несчастный, что практически у каждого человека, и у молодых, и у людей среднего возраста, и у пожилых, одна и та же проблема: семейная жизнь. Она потеряла смысл для советского человека, а человек может быть счастлив только в семье. Поэтому самое большое горе, которое принес октябрьский переворот, — это отъятие счастья у народа. Вот к чему приводят революции. Революции делают народ несчастным.

Источник: патриаршая комиссия по семье