Когда мы подружились с Бесиком Харанаули, которого я должна была переводить, он представил меня своей семье.

– У нас все – гениальные, – предупредил он. – Один я – мальчик Бесик.
Действительно, жена Бесика – Дамана Меликишвили – профессор университета, знаток древнегрузинского языка, чрезвычайно умная, образованная и утонченная женщина. «Для нее не существует китайского», – шутя говорил о ней Бесик: это означало, что она знает все на свете. Дочь – Анна – в те времена была студентка, изучала множество языков, и Бесик покупал ей или просил привозить из Москвы книги на немецком и греческом – весьма специфические, которые продавались в магазине «Дружба».
Потом Анна защитила диссертацию, которая назвалась как-то так: «Понятие Единого у Плотина и Прокла», стала известным византинистом, крупным исследователем и преподавателем. А вот, например, тема ее докторской диссертации: «Ханметные фрагменты Ветхого Завета и вопросы истории текста грузинской Библии». Такие вот есть в Грузии молодые женщины!
И еще у Бесика был Леван – гениальный сын-художник. Все стены в их доме были увешаны его картинами. Это были портреты, написанные маслом, прекрасные портреты, письмо которых немного напоминало руку самого Эль Греко. На них были изображены разные люди, в том числе и члены семьи, и какие-то старики, и дети, и сам их автор, и у всех было такое странное выражение глаз, словно они смотрели внутрь и застыли, удивляясь увиденному и о чем-то грезя…
В один из моих приездов я остановилась в семье Харанаули. И Леван предложил написать мой портрет. Каждое утро я усаживалась перед ним, почти скрытым от меня подрамником, и мы разговаривали. Вернее, говорила я, а он, поглядывая на меня зорким и каким-то отчужденно-хозяйским взглядом, словно присваивал мои черты, перенося их на картину.
– Покажи, что получается, – просила я каждый раз, когда сеанс заканчивался.
Но он закрывал написанное, не позволяя увидеть до тех пор, пока работа не будет закончена.
И вот настал последний день. Леван уверял, что еще немного, и портрет будет готов, еще буквально несколько мазков, малых черточек, теней, бликов. Каково же было мое разочарование, когда вдруг, прервав работу, он резким жестом схватил портрет, унес его в свою комнату и, вернувшись без него, сказал одно слово:
– Не получилось…
Потом уже, через несколько лет, попав на его выставку в Тбилиси, вновь и вновь разглядывая его картины, я вдруг поняла, что именно ему тогда не удалось в моем лице: этот взгляд, устремленный внутрь и завороженный приоткрывшейся там тайной. Нет, в те мои двадцать три года, когда он трудился над моим портретом, я, напротив, вся выглядывала из себя наружу, как из окна, словно желая из него выскочить и захватить мир.
Сейчас, я думаю, у Левана бы всё получилось!

Х Х Х

Меня три дня художник рисовал,
мое лицо выхватывал из мрака,
уста вылепливал, глаза мне раскрывал
и пряди жесткие раскладывал двояко

Уже горел лиловый луч во лбу,
и рот лукаво заперт был со льду
иронии и недомолвок, страстно
лежала пясть узлом моих скорбей,
и лишь зрачок, как древний скарабей,
из радужки распахивался властно.

Да, это я смотрела из глубин,
двадцатилетними занесена песками,
из форм неправильных, из непослушных глин,
изрыта бликами, испещрена мазками.

За правым, чуть приподнятым плечом,
стоял мой ангел с поднятым мечом,
за левым – было демона соседство,
передо мной – художника прищур,
за мною – фон: он бежев, ал и бур,
но я оттуда, если приглядеться.

Портрет готов, окончен разговор.
сокрытое пора предать огласке.
А ты, художник, все глядишь в упор,
все щуришься, все прибавляешь краски.

То ты сутулишься, то вскакиваешь вдруг,
то с раздражением роняешь кисть из рук,
то замираешь рядом пригвождено,
а то в плечо вжимаешься щекой
и наконец бестрепетной рукой
стираешь всё и смотришь отчужденно.

…Не извиняйся! Так же в День восьмой,
сточив все грифели и иссушив фломастер,
с лица земли сотрет весь образ мой
взыскательный и терпеливый мастер.

И это я твержу: «Прости, прости,
что я не удалась тебе! В горсти
Ты все мои черты держал умело.
И всё мне шло: любая тень и штрих,
а я, кривясь, выламывала их
и дерзновенно в зеркало глядела».

На фото: Леван Харанаули, автопортрет