Наш друг Вахушти Котетишвили был настоящим народным героем Грузии – его все знали! Не потому что он был профессором Тбилисского университета, специалистом по персидской литературе, не потому что он переводил немецких поэтов, а потому что он извлек из-под спуда неведения и вывел, как на свет Божий, на сцену Тбилисской филармонии народных поэтов, живших по разным, подчас совсем далеким уголкам Грузии. Он возродил интерес к неиссякаемому фольклору! На такие чтения собирался весь Тбилиси, а возле телевизоров – практически вся страна. Народная поэзия оказалась таким живым явлением, таким сокровищем грузинского языка и образцом образного мышления, что затмевала поэзию профессиональную!

Итак, колоритного, громогласного и остроумного Вахушти все знали и любили. Неудивительно, что студенты тбилисского университета, которые сами были родом из Сванетии, пригласили его туда на свою свадьбу. А вместе с ним – и половину Тбилиси. А уж Вахушти позвал и нас.
В пять утра от университета отправлялись специальные автобусы, которые должны были доставить гостей на торжество. И мы с мужем, еле-еле продрав глаза, приехали к месту встречи, где нам сразу поднесли… по рюмке чачи.
– Мы с утра не пьем, – честно признались мы, – и тем более чачу!
– Пейте, пейте, иначе вы даже дороги не выдержите, не то что свадьбы. Надо вести себя грамотно: начать с прокладочки.
И мы увидели, как седовласые профессорши в очках, ни слова не говоря вопреки, опрокидывают рюмочку. Выпили и мы. Треть автобуса занимали огромные бутыли с вином, ящики с овощами и корзинки с прочей снедью. Честно говоря, мы думали, что все это предназначается для пиршественного стола. Но все оказалось иначе.
Не успели мы выехать за пределы города, как одна из бутылей уже была почата, в куски лаваша завернута трава с сыром и роздана по гостям, а сами гости затянули блаженное грузинское многоголосье.
К Гори запасы начали истощаться, автобус остановился, и пассажиры разбрелись по базару, впуская в легкие ароматный дух, исходивший от созревших полнотелых фруктов, специй и как бы поджаренного солнца.
Возле Зугдиди наш автобус сломался, и мы вновь высыпали на воздух, дивясь богатым особнякам, окруженным фруктовыми садами, чистоте и ухоженности этих мест. Над всеми возвышался Вахушти, который рассказывал предания, сочиненные где-то здесь…
И вдруг двери этих особняков, калитки этих садов стали распахиваться, и оттуда выходить хозяева, которые, выразив свое восхищение Вахушти, наперебой принялись приглашать нас – весь автобус – к себе домой. Спорили, боролись за нас, расхваливали свое вино, свой дом, свои угощенья.
– Вахушти, – восклицали они, – твои гости – это наши гости! Бог посылает нам гостей, позволь ввести их под свой кров!

В результате этой торговли нашли какой-то компромисс, и мы двинулись в ближайшие хоромы через веранду, увешанную разноцветным луком, кукурузой, корольками, чурчхелой и уставленную широкими низкими вазами с золотистыми грушами и светящимися изнутри персиками.
Все женщины в доме (а их всегда там много) забегали, засеменили, вынося в пиалах, на тарелках и на подносах всякие яства. Винный погреб был открыт и черпаки для вина то и дело наполняли кувшины. Тосты потекли одни за другими. Но наконец и автобус был починен, и мы вновь двинулись с путь.
Он пошел в гору – все круче и круче становился подъем, все извилистее и уже дорога, и наш допотопный даже по тем временам автобус почти непрерывно кашлял, чихал, кряхтел, сопел и явно надрывался, пока при попытке взобраться на очередную кручу и вовсе не остановился, издав жалобный и протяжный вопль, разбудивший эхо в горах.
Что делать? Надо было ему помочь, старичку! Вылезли на шоссе, облепили всю его заднюю часть, принялись толкать вверх и вверх. Седовласые профессорши в очках в праздничных туфлях на каблучках особенно налегали плечами. И – чудо! – автобус вдруг запыхтел и тронулся с места! Запрыгивали в него уже на ходу. И так было несколько раз, уже и привыкли, облюбовав для каждого свои места для толкания.
Ну, и к часам девяти приехали, наконец! Уф! Уже стемнело, но контур высоких скал, окружавших нас, четко обозначал себя на темно-синем небе. А под ним, на ровной площадке, к которой подступило селенье, уже были расставлены свадебные шатры. Казалось, вся Сванетия собралась здесь на брачный пир: спустились с вершин, поднялись из ущелий, каждый принес молодым дар и благословение! Местную школу переделали в срочном порядке под гостевой дом, нанесли под кровлю сельсовета кроватей, раскладушек, матрасов и одеял.      Каждый житель селенья готов был приютить пришедших издалека: великое дело совершается, празднуй, народ! Два молодых сердца бьются отныне в унисон, как одно. Два рода Сванетии соединяются в единый поток, который несет свои воды в даль грядущих веков!
Расселись по шатрам, соединенным в единое пространство, на возвышении во главе столов – молодые жена и муж, родители, предки, аксакалы и тамада. Чуть ниже – почетные гости из Тбилиси и из Москвы. Далее – все.
Молодые, ради которых все и собрались здесь на брачный пир, по обычаю, никогда не пьют в этот торжественный вечер, в эту великую ночь, они лишь подносят к губам бокал, орошая губы. Они почти ничего не едят, но лишь вкушают. Они похожи на юных оленей, ланей, ласточек, ангелов – так нежны черты их лица, так сияют нездешней тайной. Иногда кажется вопиющей нескромностью смотреть на них – и невозможно отвести от них глаз!
Великолепный Вахушути «повел» стол. Началось действо. Первый тост, как водится, – за Господа Бога, второй – за Матерь Божию, третий – за святого Георгия, четвертый – за Грузию, а уж только потом – за молодых! Тост – благословение, тост – благодарение, тост – наставление, тост – притча, тост – сама поэзия. А между тем вносят на огромных вертелах огромные туши жареных тельцов, баранов, коз, молочные поросята лежат, растянувшись, на длинных блюдах с пучком зелени, засунутым в полуоткрытые рты. Следом за тушами, каждую из которых втаскиваю четыре крепких мужика, идут с огромными ножами ловкие умельцы, с лету отхватывающие жареные куски и раскладывающие их по тарелкам. Тут же и музыканты с зурной, волынкой, шарманкой, скрипкой. Тут же и певцы. Танцоры. Впрочем, уже поют и танцуют народные танцы все, кроме премудрых стариков в черкесках…
Рядом идет кровное братание – для этого надо надрезать у себя на запястье кожу, так же, как и твой кровный брат, и соединить раны, чтобы кровь слилась: его кровь – моя кровь, а моя кровь – его кровь: мы с тобой теперь кровные братья, брат!
Часам к четырем утра я сломалась – сутки, как не спала. Меня отвели в чистенький домик, веранда которого была устлана свежими корольками. Я осторожно прошла по еле заметной тропке между ними и рухнула в свежую постель.
Утром я проснулась и долго соображала, где я нахожусь. Вышла на веранду с корольками – и вспомнила! Вокруг были эти бесконечно уходящие ввысь годы с белыми облаками и снежными шапками наверху, а тут, внизу, возле самой веранды, бегали поджарые кабанчики, росли деревья, на ветках которых пылали то ли мандарины, то ли хурма. Воздух был чистый, морозный…
Видимо, было еще рано. Я спустилась по ступеням и пошла искать моего мужа.
В шатрах все еще продолжался пир, хотя стол, где раньше сидели молодые, уже был пуст. Вахушти что-то страстно доказывал старику в черкеске. А потом вдруг упал на колени и поцеловал свой крест, висевший у него на шее, глядя ввысь, а потом поцеловал и землю, на которой стоял. Очевидно, о самом главном шел у них разговор.
Я пристроилась с краешку стола, и мне тут же принесли прекрасный кофе. В шатры потянулись люди, с которыми мы накануне дружно толкали автобус и которые теперь казались мне родными. Наконец, появился мой муж, которого отправили ночевать в местную школу.
– Знаешь, – торжественно объявил он мне. – А ведь у меня здесь появился кровный брат! Сван! Он такой – в сванской шапочке. Сейчас я тебе его покажу. Только я забыл, как его зовут.
Он оглядел столы, которые уже наполнились народом, и с ужасом обнаружил, что таких – в сванских шапочках – здесь было не меньше дюжины.
– Ну, значит, все тут – твои братья! – сказала я, разглядывая его рану на руке.
В конце концов, шатры наполнились до отказы, появились и молодые, вновь запели певцы, зазвучала музыка, пир продолжался…
Но нам пора было уже возвращаться. Мы церемонно распрощались, залезли в свой автобус, который снова был наполнен бутылями и яствами, и покатились вниз. Опять он заглох возле какого селенья, опять на Вахушти сбежались жители, заламывая к небу руки и крича, прости Господи: «О, нас посетил Бог!», при этом таща нас то в один дом, то в другой. И так мы гостевали, ехали, пели, произносили речи, шедшие от сердца…
Потому что мы присутствовали при совершении великого торжества: молодой сван женился на юной дочери своего народа, и значит, жизнь продолжится, в ее книгу запишется история их рода, подобно тому, как «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова», у них родятся дети, у детей – свои дети, они вместе познают пути человека в мире и стези Бога в человеческом сердце, откроют смыслы существования, будут передавать их из поколения в поколение, чтобы умножались и умножались в мире эти красота и мудрость, чистота и радость…
И это – хорошо!

ДЖАНИНА СВАДЬБА

Твоя свадьба, Джана, записывалась на видеопленку.
Твой отец ходил с камерой, чувствовал себя режиссером,
чтобы ты, Джана, когда захочешь,
могла снова попасть на свою свадьбу.

Вот твой жених – такой милый молодой человек,
такой хрупкий,
а несет тебя на руках, и ангельское на тебе оперенье.
Гости вам розами, тучным зерном, серебряными деньгами
устилают путь. И длится всю ночь застолье.

Смотри, смотри этот фильм, Джана. Скоро гости
уже начнут расходиться. Сначала тот умрет,
а потом – вот этот.
А твой муж заунывную – без слов – выучит песню:
словно букву “м” растягивают на дыбе.

Смотри, смотри этот фильм, Джана. Еще немного –
и ты с трудом саму себя в нем узнаешь.
Будешь говорить детям: а это я – та, которая в белом.
Но дети будут жаждать собственных пиров жизни.

Смотри, смотри этот фильм, Джана. В конце-то концов, что же
нам остается от жизни – лишь сновиденье:
обрывки какой-то музыки, смена картин блеклых.
Никакой гадальщик не скажет: к чему это снилось?
что это означало?

Смотри, смотри этот фильм, Джана… Горька в стакане
вода, темна во облацех, дурную сулит погоду…
Так помяни ж Того, Кто в твоей Галилейской Кане
в вино превращал смертельную эту воду!