Риторика и реальность

Как приобретается особая форма власти?

Ещё недавно либеральная док­трина прав и свобод казалась непреложной истиной. Но сегодня и сама эта доктрина, и институт правозащиты находятся в кризисе. Общество не ощущает социальных возможностей, которые могла бы дать ему правозащита, и восприни­мает её как «игры» политического класса. Необходима переоценка идеологии и практики правозащит­ного действия.

Либеральная концепция фундамен­тальных прав и свобод рождена фило­софами XVIII века. С тех пор она являет собой для либеральной мысли абсолют­ную, внеисторическую ценность.

Эта концепция не апеллирует ни к новым научным открытиям, ни к морали, ни к религиозным догматам, ни к букве закона. Она сама определя­ет границы допустимых суждений на социальные темы с высоты некой интел­лектуальной гегемонии – наподобие советского научного коммунизма. Она не терпит критики и принуждает обще­ство жить философскими критериями двух-трёхвековой давности.

В сущности, действующая доктри­на прав и свобод стремится определять господствующую идеологию, а её дог­матизм делает неизбежными диктатор­ские наклонности самой правозащитной практики.

Социальный статус правозащитных групп вызывает не меньше вопросов, чем их идеология. Обыватель лишён возможности влиять на состав и повест­ку правозащитного движения. Пра­возащитники действуют за рамками демократических процедур, поскольку никем не выбираются и не назначаются. Свою легитимность они обосновывают тем, что защитником прав якобы может стать каждый, поскольку это не профес­сия, а гражданский выбор.

Но за многие десятилетия правоза­щитная деятельность профессионали­зировалась. Её участники – это спло­чённые группы и корпорации со своими интересами. Попасть на публичные правозащитные площадки могут толь­ко свои. Эта ситуация избирательности свидетельствует о недемократичности сложившейся правозащитной практики.

Существенной проблемой является разрыв между «правовой» риторикой и реальной практикой правозащиты. На деле эта практика тесно связана с идео­логией и политикой.

Например, большинство российских правозащитников оправдало нарушение Конституции РФ и расстрел парламента в 1993 году, доказав свою политическую ангажированность. Аналогичным обра­зом правозащитники «не заметили» сожжение инакомыслящих в одесском Доме профсоюзов в 2014 году.

Важное значение имеет финансовая зависимость правозащитных групп, которые живут на гранты благотвори­тельных фондов с конкретными поли­тическими и экономическими интере­сами – таких как Ford Foundation, Mac- Arthur Foundation, National Endowment for Democracy, USAID, Фонд Джорджа Сороса и проч.

Правозащитные структуры распро­страняют политическое влияние мето­дами «мониторинга соблюдения прав». Но на деле надзирают за благонадёжно­стью и лояльностью интересующих их политических субъектов.

Правозащитник всегда субъект, но не объект правовой оценки. Грани­цы полномочий правозащитников по существу не определены. Это положе­ние позволяет произвольно опреде­лять, кого следует считать более угне­тённым, дискриминированным, стиг­матизированным, кого менее, а кого не считать таковым вовсе. Этот волюнта­ристский дух пронизывает систему правозащитных практик.

Избирательность проявляется, например, в терпимом отношении к дис­криминации малоимущих и социально незащищенных граждан со стороны органов ювенальной юстиции, в про­цессе которой низкий материальный достаток семьи истолковывается как признак «недостаточной социализации» родителей.

Статус правозащитников является эксклюзивным. Не существует про­цедур, позволяющих проверить, не нарушают ли сами правозащитники права и свободы. Например, в право­защитной среде используется дискри­минирующее выражение «аннексия Крыма». Тем самым нарушается право на национальное самоопределение двух миллионов русских.

Члены правозащитного сообще­ства открыто признают, что они – сто­ронники неолиберальной глобализа­ции и вестернизации, частью которых и является доктрина фундаментальных прав. Из уст ряда правозащитников можно услышать расистские утвержде­ния об «исторической неспособности» русских и других народов самостоятель­но двигаться по пути свободы и прогрес­са. Эта неоколониалистская риторика снижает общественное доверие к пра­возащитным организациям.

В российской правозащитной повест­ке отсутствует пункт «нарушение прав русских как культурно-этнической груп­пы». У правозащитных групп не вызва­ли интереса этнические чистки русско­го населения в странах СНГ в начале 1990-х. Их внимание не привлёк режим апартеида для «некоренного» населе­ния Латвии и Эстонии, а также военный геноцид русских на Украине.

Одни и те же межэтнические преступ­ления квалифицируются в одних случа­ях как бытовые конфликты, а в других как преступления на этнической почве.

Осуждая государственный диктат, правозащитное сообщество не осуждает международные формы такого диктата: например, экстерриториальное приме­нение США своего законодательства.

Точка зрения либеральных право­защитных групп практически всегда совпадает с мнением внешнеполитиче­ских ведомств США и Великобритании. Например, нашумевший российский Закон об иностранных агентах был спи­сан с аналогичного американского Зако­на 1936 года, но критиковали правоза­щитники именно российский закон.

Не является секретом терпимое отно­шение правозащитников к так называе­мым гуманитарным интервенциям – на этом основании они не осудили агрес­сию США и НАТО против Югославии.

Используя технологии делегитима­ции государственных институтов, пра­возащитники тем не менее пользуют­ся особым гражданским иммунитетом: силовые, следственные и судебные орга­ны стараются их «не трогать».

Таким образом, правозащитники пред­ставляют собой особую форму власти – блюстительную. Будучи независимой от электоральных процедур, эта форма вла­сти имеет диктаторский характер и ана­логична «руководящей и направляющей» роли советских партийных органов.

Без кардинального пересмотра сво­ей идеологии и практики российская правозащита рискует потерять остатки доверия со стороны общества. Этот пере­смотр и необходим, и неизбежен.

Принципы правозащиты должны концептуализироваться за пределами либеральной идеологии. Правозащита нуждается в поиске нравственных осно­ваний и более тесной связи с принципа­ми реальной демократии.

Источник:

https://lgz.ru/article/-40-6707-02-10-2019/ritorika-i-realnost/