Молодежь в России еще не стала проблемой. Но ее усиленно к этому готовят.

На фоне августовского информационного безвременья дело «Нового величия» особенного шума не вызвало. Можно было ожидать, что наши либеральные СМИ даже из этого, пустякового в общем-то, случая постараются, как из искры пламя, возжечь огонь протеста. Но как-то не разгорелось, хотя пока «Дождь», «Новая газета», «Лента» «Свобода» и другие открытые и скрытые иноагенты всячески расписывали страдания членов обвиняемой в экстремизме и помещенной в СИЗО политической группы, успело возникнуть мощное, человек в двадцать, общественное движение «Марш матерей». Это движение запланировало акции в защиту юных участниц Павликовой и Дубовик.

Но двух молодых девиц перевели под домашний арест, и протестовать стало особо не из-за чего.

Симптоматичным является не сам факт защиты нашими либералами обвиняемых в экстремизме – чего бы человек ни натворил, стоит ему пару фраз сказать против Путина и правительства – такая защита ему обеспечена. Показательно, что под крыло взяли самых молодых из обвиняемых. Кто остальные – даже фамилий особо не прозвучало.

Это удобный во всех отношениях материал – зеленая молодежь. Им можно все, потому что и закон в отношении их ограничивает следственные органы, и общественный резонанс всегда шире. В общем, «онижедети»…

Социологи отмечают в последнее десятилетие значительные сдвиги в социальных настроениях – и эти изменения окончательно отодвигают на маргинальную обочину западный либерализм; общественным сознанием овладевает политический консерватизм с опорой на национальные традиции. Ставка на зеленую молодежь – последний ресурс либерал-западников, а еще главным образом тех, для кого восстановление России предстает как самая большая угроза удобному и комфортному миропорядку. Это уже было ясно по тому, как изменилась тактика предприимчивого господина Навального, который именно юнцов принялся вербовать на свои митинги.

Но есть некоторые реперные точки, которые свидетельствуют о том, что в молодежной среде упомянутые сдвиги идут не так и не в ту сторону, как в обществе в целом. Вот свежий опрос Левады-центра об отношении к так называемому «августовскому путчу» 1991 года, в результате которого был разрушен СССР[1].  На сегодня только 6% определяют это событие как демократическую революцию», большинство же расценивают как трагедию. Однако, 25% затруднились с ответом, для них оно уже находится в серой зоне неопределенности. А среди молодежи доля затруднившихся доходит до 40%.

И то, что почти половина молодых людей никак не оценивают событие, которое породило многие особенности нынешней социальной жизни – повод для особенной тревоги.

Обо всем этом можно было не говорить, если бы за этим процессом не скрывалась действительно фундаментальная проблема современного российского общества. Сама по себе молодежь проблемой еще не стала, хотя такой ее пытаются сделать; проблемой является процесс, который социологи определяют довольно заскорузлым термином: «социализация».

Строго говоря, социализация – это не совсем воспитание, не полностью приобщениек культуре и уж вовсе не национализация – это процесс, в ходе которого человек становится членом общества и гражданином государства. Два социальных института – семья и школа, содержание этого процесса определяют процентов на восемьдесят; остальное делают улица, всякие «вконтакте», телевидение (которое видный российский социолог Бестужев-Лада обвинял в «растлении малолетних»).

Как в этом процессе участвует собственно школа – тема отдельного разговора, но завершающий этап происходит в техникуме или вузе, и этот этап в значительной мере предопределяет весь результат.

Во всех ведущих странах система профессионального (и прежде всего – высшего) образования эффективно работает, как механизм, воспроизводящий и обновляющий общество и государство. Именно поэтому государственная политика в области высшего образования имеет такое же стратегическое значение, как политика в области экономики и национальной безопасности.

О национальных особенностях безудержного экспериментаторства в области высшего образования написано много – но вот несколько результирующих показателей, которые исследованы в статистическом сборнике, выпущенном совместно Минобрнауки, Росстатом и Высшей школой экономики[2], и которые свидетельствуют о таком социальном параметре, который именуется как «доступ к высшему образованию».

С 2010 года доступ к высшему образованию у нас стал определять ЕГЭ, в 2012 году был принят Федеральный закон «Об образовании», в это же время на максимальных оборотах заработал механизм лишения государственной аккредитации вузов из-за несоответствия федеральному государственному образовательному стандарту, осуществляемогоРособрнадзором.

Эти три фактора в настоящее время и составляют суть так называемой модернизации высшего образования, они старательно разрушают до основания систему, оставшуюся с советских времен; на их основе «модернизаторы» пытаются создать у нас так называемое европейское образование по западным лекалам.

Проблема стандартизации высшего образования, нужно пояснить, является весьма дискуссионной. Как всякий социальный институт, образование регулируется самим обществом применительно к социальным потребностям, поэтому стандарты качества в нем не могут быть жесткими, раз и навсегда определенными; мало того, вместе с рынками труда, стандарты профессионального образования привязаны к конкретным территориям и секторам экономики.

Вот почему образование – один из самых консервативных социальных институтов, соответствие национальной традиции в нем является необходимым и неизбежным, насаждаемое у нас «европейское» образование (даже если оно состоится) будет выпускать специалистов для Европы, но не для России. И совсем катастрофической выглядит в этом плане проблема социализации молодежи.

То есть главная проблема нынешнего высшего образования – это противоречие между общенациональной стратегией, которая все больше приобретает антизападный характер, и процессом социализации в вузе, который все еще регулируется по сути западными ценностями, прививает молодежи западные установки и мотивацию поведения.

И вот первые результаты.

Численность студентов вузов в 2010 году составляла 7049,8 тыс. чел., в 2016 году – 4399,5 тыс. чел., то есть уменьшилось в 1.6 раза. Это и не удивительно – за это же время система высшего образования уменьшилась на 297 вузов; в том числе количество государственных и муниципальных сократилось на 152, частных на 146.

Если частные вузы закрывались, так сказать, целиком , то снижение количества государственных вузов происходило, в основном, за счет закрытия провинциальных филиалов. И здесь выявился еще один нюансик. Предполагалось, что введение ЕГЭ облегчит доступ провинциальным школьникам к столичным и престижным вузам, поэтому необходимости в филиалах как бы нет.

Гладко было на бумаге… Было проигнорировано мнение вузовского сообщества о том, что доступ к высшему образованию определяется не вступительными испытаниями, а разницей в уровне жизни, с одной стороны, в столице и провинции, с другой стороны – в областном центре и на селе. Попросту говоря, школьник из провинции может поступить в столичный вуз на основе ЕГЭ, но учебу в нем провинциальные родители попросту не потянут – не хватит доходов.

Статданные, содержащиеся в упомянутом исследовании, подтверждают это: ежегодные расходы на оплату услуг образования в расчете на 1 члена домохозяйства  с 2000 по 2016 год выросли почти в 12 раз – со 137 руб. до 1591 руб.; причем обучение в государственных и муниципальных образовательных организациях высшего образования (оплата за семестр) выросла более, чем в 7 раз, в негосударственных – почти в 5 раз.

Количество населения с высшим образованием по данным на 2016 год составляет 304 человек на 1000 населения в возрасте от 25 до 64 лет, указавших уровень своего образования. По данным переписи населения 2010 года сравнимый показатель составлял чуть больше 303 человек. То есть, за все эти годы удельный вес людей с высшим образованием за годы усиленной модернизации практически не увеличился, и мы все еще отстаем по сопоставимому показателю от США, Великобритании, Республики Корея, Швеции, Канады…

В обществе все еще велик запрос на высшее образование, хотя доступ к нему все больше ограничивается. Высшее образование – способ социализации, благодаря которому молодой человек получает социальный статус, хорошее рабочее место,  обеспеченный заработок.

Не включенная в этот процесс только потому что в городе нет вуза, и нет денег для продолжения обучения, молодежь занимает другое место, и кто знает, к каким еще радикальным действиям подтолкнет ее ощущение социальной несправедливости от нереализованных собственных способностей.

Владимир Вольвач