В этом году исполнилось сто лет со дня создания Александром Блоком таинственной, неоднозачной, совершенно по-разному понимаемой поэмы «Двенадцать». Какие картины тех дней разрушительной одержимости целого народа запечатлел поэт, что значат религиозные образы, которые он использовал для этого, и почему сам Блок перед кончиной, которая наступила 7 августа 1921 года, считал создание «Двенадцати» роковой ошибкой?

Отметив в прошлом году столетие октябрьской революции, российское общество продолжает осмысливать трагические уроки прошлого. Одним из источников сведений о духовном настроении этой эпохи, несмотря на субъективный характер, служит литературное и эпистолярное наследие очевидцев событий. В этой связи безусловный интерес вызывает поэма А. Блока «Двенадцать», написанная в разгар революционной бури, в январе 1918 года.

Образ «Исуса Христа», изображенный в финале поэмы, вызвал неоднозначную реакцию в среде русской интеллигенции.

…Впереди с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И за пулей невредим,
Нежной поступью над вьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз –
Впереди – Исус Христос.

В течение столетия в литературной критике и в трудах православных мыслителей высказывались различные трактовки этого образа. Религиозный философ отец Павел Флоренский утверждал, что «Двенадцать» – «предел и завершение блоковского демонизма», что автор подменил «идеал мадонны» «идеалом содомским», и это выразилось, в том числе, и в искажении имени: «Исус» вместо «Иисус». То есть перед нами Антихрист – тоже духовная сущность, но со знаком «минус».

С отцом Павлом Флоренским согласен в оценке смысла финала поэмы профессор Московской духовной академии М. Дунаев. Он также обратил внимание на пародийный характер образа Христа и его «красных апостолов»: крест подменяется «кровавым флагом», а сами двенадцать «апостолов», несущие «винтовочки стальные», под влиянием страха и тоски стреляют в Христа: «Этот «Исус Христос» появляется как разрешение чудовищного страха, нарастание которого выражено девятикратным окриком на призрак и выстрелами, встреченными долгим смехом вьюги. Страх, тоска и тревога – существенный признак бесовидения, указываемый святоотеческой литературой».

В свою очередь советские критики и искусствоведы стремились обосновать исключительно революционный пафос поэмы. Так, А.В. Луначарский в статье «Александр Блок» писал: «… В поэме «Двенадцать» Блок хотел дать точное изображение подлинно революционной силы, бесстрашно указать на ее антиинтеллигентские, на ее буйные, почти преступные, силы и вместе с тем благословить самым большим благословением, на которое он был только способен».

Весьма популярной является точка зрения, согласно которой в поэме представлен некий синкретический, компилятивный образ, воплощающий нравственный идеал А. Блока. Однако, наверное, будет точнее сказать, что данный образ отражает духовное заблуждение автора. Не случайно атеистически настроенная советская критика восприняла блоковского «Исуса» как «символ ведущей их правды» и подчеркивала, что поэту удалось «увидеть первое сияние грядущей красоты в отталкивающих картинах со временности». Абсурдность подобных трактовок очевидна, поскольку в них происходит опасное смешение добра и зла, света и тьмы, что противоречит истине, о которой напоминает нам Иоанн Богослов: «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (1 Ин. 1. 5). На мой взгляд, художественное своеобразие поэмы с ее полифонией, множеством попеременно звучащих голосов убеждает в том, что автор не ставил своей задачей отразить собственную точку зрения на революционные события. Блок занимает позицию не участника исторического процесса, а независимого наблюдателя, свидетеля, что было свойственно многим представителям русской интеллигенции начала прошлого века, например, Б. Пастернаку. В этом убеждают нас и публицистические произведения поэта. Так, в статье «Интеллигенция и революция» (9 марта 1918 г.) Александр Блок писал: «Дело художника, обязанность художника – видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух». Что же задумано? Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью».

Подобное настроение было весьма характерным для эпохи декаданса, когда люди, разочарованные окружающей их действительностью, искали для себя выход из нравственного тупика. При этом одни пытались воплотить свои представления о правде и красоте в новом искусстве – так рождается стиль «модерн». Другие пытались обрести смысл жизни в революционном преобразовании мира. При этом главным признаком эпохи было духовное опустошение и нравственная слепота людей, которые тщетно стремились построить Царство Божие на земле, но без Бога.

Именно искаженное чувство справедливости толкает Петруху, одного из героев поэмы Блока, на убийство соперника Ваньки, к которому ушла его возлюбленная. Однако пуля, предназначенная Ваньке, поразила Катьку:

Утек, подлец! Ужо, постой,
Расправлюсь завтра я с тобой!
А Катька где? – Мертва, мертва
Простреленная голова! (гл. 6)

Вполне типичное убийство из ревности приобретает в революционное время политическую окраску: Ванька и Катька рассматриваются красноармейцами как классовые враги, по отношению к которым не должно быть жалости: «Лежи, ты, падаль на снегу!» (гл. 6). Гибель женщины вызывает сожаление лишь у самого Петрухи:

Лишь у бедного убийцы
Не видать совсем лица… (гл. 7).

Остальные патрульные быстро «вразумляют» своего товарища простым аргументом:

Не такое нынче время,
Чтобы нянчиться с тобой!
Потяжеле будет бремя
Нам, товарищ дорогой! (гл.7).

Эта фраза содержит два важных акцента. Во-первых, новая мораль, утверждаемая новой властью, основывается не на вечных Евангельских истинах, а зависит от времени, ситуации, окружения. Это означает, что любое злодеяние может быть оправдано требованием времени. Во-вторых, каждый «апостол новой веры» должен быть готов принести жертву революции – безжалостно уничтожать идейных и классовых врагов.

Об этом «тяжелом бремени» предупреждают Петруху его соратники. И он преодолевает свое «горе-горькое» и «скуку смертную» ожесточенным стремлением отомстить за смерть своей возлюбленной:

«Ты лети, буржуй, воробышком!
Выпью кровушку
За зазнобушку
Чернобровушку…» (гл. 8).

Таким образом, именно оправдание убийства и отречение героев поэмы от христианских идеалов делают их в дальнейшем жертвами стихии, которой они не в состоянии управлять.

Чрезвычайно важна для понимания смысла финала поэмы «Двенадцать» логическая связь 10-й и 11-й глав. Их объединяет, прежде всего, мотив марширующих красноармейцев и разыгравшейся вьюги, которая «пылит им в очи дни и ночи напролет». Патрульные, в прямом и переносном смысле, идут вдаль, не разбирая дороги, даже не видя друг друга. Физическое и духовное ослепление достигает кульминации в главе 11: «…И идут без имени святого все двенадцать вдаль… Ко всему готовы, ничего не жаль…» В этом кон тексте абсурдно звучит последняя фраза данной главы: «Вперед, вперед, рабочий народ!» Для заблудших душ не имеет значения направление движения: сбитые нравственные настройки не только не позволяют им видеть истинный путь, но и лишают способности отличать добро от зла. Именно такое опасное смешение черного и белого, греховного и праведного заключает в себе оксюморон, характеризующий духовное состояние красноармейцев: «черная злоба, святая злоба», «мировой пожар в крови… Господи, благослови!»

К двенадцати патрульным, которые представляют себя авангардом революционных масс, в полной мере применима евангельская аллегория: «Слепые вожди слепых, а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму» (Мф. 15. 14). Именно поэтому в финальной главе поэмы нарастают мотивы беспокойства, страха и агрессии. Если в главе 11 «в очи бьется красный флаг» и лишь начинается предчувствие опасности («вот проснется лютый враг»), то в главе 12 образ врага материализуется: «нищий пес голодный» – образ старого мира – превращается в оскалившегося «голодного волка», а это уже явная демоническая ассоциация.

Образ красного флага возникает в этом эпизоде во второй раз, но теперь он в руках у невидимого призрака, который передвигается «беглым шагом, хоронясь за все дома». Очень важным доказательством того, что красноармейцы лишены ясных представлений о добре и зле, правде и лжи, является тот факт, что незримый образ, держащий в руках красное знамя революции, пугает их, воспринимается ими как враждебный: «Эй, товарищ, будет худо, выходи, стрелять начнем». Однако их выстрелы не достигают цели, ибо сама эта цель ложная, мнимая. Поэтому закономерным ответом является эхо, которое «откликается в домах», и вьюга, которая «долгим смехом заливается в снегах».

В последней строфе наблюдается явный повтор упомянутых ранее образов-символов. Так, «державный шаг» патрульных символизирует их принадлежность к новой власти, стремящейся создать свою державу: «… Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем». «Голодный пес» позади – символ непокидающего прошлого, связь с которым не удается разорвать.

«Впереди с кровавым флагом» («кровавым», а не просто красным!) движется невидимый для красноармейцев образ «Исуса Христа», в котором узнаются, во-первых, свойства пугающего призрака, мерещившегося им раньше («за вьюгой невидим и от пули невредим»), а во-вторых, подчеркнуто выделяются женственные черты, резко контрастирующие с кровавым флагом: «нежная поступь», «жемчужная россыпь», «венчик из роз». Внутренняя противоречивость, неуместность образа «Исуса Христа» была очевидна и самому Блоку, который в записной книжке 18 февраля 1918 года (вскоре после завершения поэмы) писал: «Что Христос идёт перед ними – несомненно. Дело не в том «достойны ли они его», а страшно то, что опять Он с ними, и другого пока нет; а надо Другого – ?». 20 февраля того же года похожая запись: «Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы «недостойны» Иисуса, Который идет с ними сейчас; а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой».

В этих незаконченных заметках есть два ключевых вопроса: что означает «опять», и кто такой «Другой»? Закономерно предположить, что «Другой» – это Антихрист, предсказанный в Священном Писании Нового Завета, который должен явиться в мир перед его концом. И революционные события начала прошлого века многими людьми воспринимались как явления, предшествующие кончине мира. Ответом на вопрос, что означает слово «опять», может служить евангельское пророчество Спасителя: «…Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных» (Мф. 24. 24). Данные строки прямо указывают на неоднократное явление на землю лжехристов, один из которых, несомненно, изображен в поэме несущим «кровавое знамение революции».

Вместе с тем, сам автор не осознает до конца истинной природы описанного им образа, о чем свидетельствует фраза «другого пока нет». Утонченные и нежные черты призрака указывают на то, что его опасность недооценивают прельщенные им люди. Однако, наблюдая его метаморфозы на протяжении поэмы, мы можем констатировать прямую связь данного образа с двенадцатым стихом двенадцатой главы Откровения Иоанна Богослова: «Итак, веселитесь, небеса и обитающие на них! Горе живущим на земле и на море! Потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что не много ему остается времени». Подобное совпадение названия поэмы с номером главы и стиха «Апокалипсиса» вряд ли можно рассматривать как случайность. Таким образом, финал «Двенадцати» приобретает еще один аллегорический смысл: стихия разрушения, снежного вихря, породившая «нежный» образ лжехриста, на самом деле таит смертельную опасность для человеческой души. Сатана и его ангелы начали активно действовать на земле, ибо у них появилась для этого власть; но действовать они будут не прямо, а через нечестивых и духовно слабых людей, которые утратили в сердце образ святости («идут без имени святого»), и поэтому Бог допустит, чтобы через них действовал Антихрист. Характерным признаком отмены Божественного закона любви является внутреннее ощущение вседозволенности, которое испытывают лжеапостолы в поэме, – «ко всему готовы, ничего не жаль».

М. Дунаев проводит прямую аналогию между духовным состоянием автора и представленных в поэме персонажей. Ссылаясь на воспоминания поэта Г. Иванова, он утверждает, что поэма «Двенадцать» стала роковым заблуждением, приведшим к гибели ее автора: «За создание «Двенадцати» Блок расплатился жизнью… Блок понял ошибку «Двенадцати» и ужаснулся ее непоправимости… Перед смертью он бредил об одном и том же: требовал отыскать все экземпляры поэмы и уничтожить ее».

Спустя столетие со времени написания поэмы становится ясно, в чем же заключалась непоправимая ошибка «Двенадцати». Воспитанный на богатейшей духовной культуре Православия, но вовлеченный в круговорот революционных событий, Блок не избежал искушения, абсолютизируя свой поэтический дар и сознательно отрицая Божественную природу Спасителя. Подтверждением тому служит запись в дневнике поэта, в которой излагается замысел пьесы о Христе: «Грешный Иисус… Иисус художник. Он все получает от народа (женственная восприимчивость). «Апостол» брякнет, а Иисус разовьет. Нагорная проповедь – митинг… Иисус задумчивый и рассеянный, пропускает их разговоры сквозь уши: что надо, то в художнике застрянет». Не оправдывая богоборческих идей поэта, следует отметить, что подобные попытки «спустить Христа на землю» были характерны для многих авто ров в первые годы советской власти (С. Есенин, В. Маяковский, Д. Бедный и др.). Непреодолимое стремление к обновлению, сопровождающее любые революционные преобразования, стало частью массового сознания в начале прошлого столетия. При этом вектор общественного движения в подобной ситуации всегда направлен в сторону, противоположную устоявшимся традициям и нормам. Прошлое, в том числе богатый духовный и культурный опыт, начинает восприниматься в негативном свете, что нашло отражение в искусстве.

Не удивительно, что Православие, на протяжении многих столетий являвшееся духовным стержнем русской национальной культуры, подверглось яростной атаке сторонников «нового мира». Образ Христа Спасителя, как и в Евангельские времена, стал тем «камнем, который отвергли строители». Однако потребность в духовной пище осталась, поэтому сердца, отвергшие Бога, стали обиталищем духов зла.

Вместе с тем многие исследователи отмечают в финале поэмы предчувствие чего-то светлого, обновляющего, что ассоциируют именно с образом «Исуса Христа», идущего пред революционным патрулем. Однако на самом деле природа этого неуловимого ощущения связана не с тем, что наблюдается на земле, а с небесными обителями. В процитированном выше фрагменте Откровения Иоанна Богослова подчеркивается контраст: «Веселитесь, небеса и обитающие на них! Горе живущим на земле и на море!» Несмотря на неисчислимые бедствия, которым подвергнется род людской, соблазненный диаволом, власть последнего не безгранична, ибо «немного ему остается времени». Александр Блок, обладающий тонким поэтическим слухом и духовным зрением, несмотря на собственные заблуждения, весьма точно изобразил в своей поэме апокалиптические настроения эпохи, нравственную пустоту людей, сотворивших себе кумира из ложной идеи.

Спустя столетие после революционных событий со временный читатель имеет возможность разглядеть истинный духовный смысл финала поэмы. Ушел в прошлое безбожный государственный строй, принесший многочисленные кровавые жертвы на алтарь революции, и Небеса, действительно, возрадовались целому сонму новомучеников и исповедников Церкви Русской. Истинное учение Христово снова свободно проповедуется в нашей стране, но предупреждение о лжехристах и лжепророках остается актуальным и в наш век, когда враг рода человеческого находит все более изощренные способы воздействия на людские души. И потому следует всегда помнить о наставлении первоверховного апостола Христова Петра: «Трезвитесь, бодрствуйте, по тому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет. 5. 8).

Е.В. Грудинина, 
преподаватель Тамбовской духовной семинарии,
кандидат филологических наук

Источник: Приходы