Каким будет завтрашний мир, не предопределено. Мы строим его сегодня — каждый в меру своих сил. Порою эти силы сталкиваются, вступают в противоборство. И что останется на месте их столкновения, то и превратится в наш завтрашний день. Эти процессы идут на всех уровнях, начиная от повседневного бытового взаимодействия и кончая отношениями, которые простираются на весь земной шар.

Вовлечённости в глобальные отношения не избежать. Нельзя выстроить на границе глухую стену: это и раньше не очень-то помогало,  современные же технологии всегда обеспечат желающего необходимой лазейкой. В первую очередь это касается информации. А проникновение информации как раз и есть необходимое и достаточное условие, чтобы сломать всю защиту. Отдельного будущего для себя построить не получится. Будущее — неизбежно общее. Если речь о народах, то будущее каждого народа уже давно — проекция глобального будущего.

Некоторые народы верстают будущее под себя. Другие принимают уже готовыми модели грядущего — например, в силу того, что они входят в государства, созданные другими народами, или потому, что они считают для себя выгодным следовать идеям народов-лидеров, или им просто приходится подчиняться диктату наднациональных организаций. Первые обладают историческим суверенитетом, вторые нет. С тех пор, как завершилась глобализация истории (а это XVII-й век), число народов, обладающих историческим суверенитетом, неуклонно сокращается.

Для того чтобы народ мог строить будущее по своему усмотрению, он, прежде всего, должен это усмотрение иметь. То есть, у него должно быть довольно чёткое представление о том, чего он хочет как для себя, так и для других народов. Другие народы в будущем тоже будут, поэтому игнорировать их не получится. Идея, охватывающая другие народы, более конкурентноспособна, чем идея, замыкающаяся на одной нации. «Идея для себя» заведомо вычеркивает народ из претендентов на сохранение исторического суверенитета в условиях глобализации.

Но хорошая модель сама по себе не обеспечит суверенитета. Исторический суверенитет строится на основе политического. Народ должен обладать сначала национальным государством; затем, по мере сохранения суверенитета одними народами и утраты его другими, возникают империи, включающие в себя государствообразующий народ, являющийся субъектом исторического суверенитета и иные народы, добровольно или принудительно делегировавшие ему свой исторический суверенитет. На современном этапе империи приняли новый облик  — экономических союзов и политических организаций, в которых есть страны-лидеры, задающие тон, и прочие страны, следующая в их фарватере. Когда Фрэнсис Фукуяма объявил о конце истории (1992), имелось в виду не только, что рыночная экономика и демократия являются естественной целью социального развития как такового, но и то, что верхом совершенства является именно западная модель. Как тогда виделось, Запад должен был растянуться на весь земной шар, а во главе Запада стояли США. Американская нация осознавала себя единственным народом, достойным исторического суверенитета. Именно она должна была определять будущее для всей земли. Вот, собственно говоря, что составляло подлинное содержание идеи конца истории.

После распада Советского Союза США, казалось, уже получили желаемое. Однако их ждали сюрпризы. В тени истории уже давно набирали силу кланы, считавшие право народов самим определять своё будущее непозволительной роскошью. Эта группа лиц всегда хотела управлять миром, но до сих пор это делалось из-за спин национальных правительств. Увидев, что в мире остался только один субъект исторического суверенитета, закулисные деятели решили, что наступил момент для последнего рывка. И сегодня мы наблюдаем схватку национальной американской элиты с мировой бюрократией.

Ещё одним сюрпризом для архитекторов конца истории стало возрождение исторического сознания русского народа. Русские всегда ценили исторический суверенитет, упорно отстаивали его, а когда всё же теряли, снова возвращали его себе, не пугаясь никаких потерь и лишений.

Подобная стойкость объясняется, прежде всего, особенностью русской национальной идеи. Наша идея, какие бы превращённые формы порою ни приобретала, всегда несла базовый инвариант: русские считали, что жить надо по правде, и правда эта определяется не людьми. Правда не возникает на пересечении интересов, как результат общественного соглашения; её природа внеконвенциональна. Даже в советский период, когда государство активно насаждало атеизм, мысль о том, что человек сам решает, что является верным или справедливым, плохо уживалась в национальном сознании. Агитаторы, несущие западные идеи, какое-то время вещали о классовой или революционной морали, но как только революционный угар сошёл, оказалось, что мораль, в общем-то, для всех одна. Русский человек всегда апеллировал к совести, а совесть ценна тем, что не подчиняется прямым указаниям нашего «я». Механизм совести обеспечивает присутствие на земле высшей правды.

Правда и вера стали основанием, на котором сложился русский народ. И в силу этого русский человек чувствует свою ответственность за сохранение и веры, и правды. Хотя далеко не каждый русский имеет подобное понимание, и уже давно подобные мысли не задают тон в публичном пространстве, но архетип русского человека по-прежнему таков. Зов правды живёт в русском сердце, и если русский человек не следует ему, его душа не на месте. Ему психологически не комфортно, нет умиротворения, смыслы, которыми он наполняет свою жизнь, не выглядят настоящими. И наоборот — любое добровольное движение в сторону правды умиротворяет душу.

Требование обустройства жизни по правде является негласным императивом российской политики. Власть постоянно испытывает семантическое давление в этом направлении. Оппозиция обвиняет существующую власть в отступлении от правды, заверяя, что она будет неукоснительно ей следовать, доведись ей самой встать у руля. Искренне или создавая нужную видимость, действующая власть также довольно часто апеллирует к правде, обосновывая те или иные свои решения. Однако всё это выглядит, скорее, спекуляциями, чем утверждением принципов. Необходимо проговорить и, наконец, осознать, что правда является нашим центральным смыслом, а сохранение Божьей правды на земле — миссией (больше даже национальной задачей, чем идеей) русского народа. Это понимание должно стать системным принципом как внутренней, так и внешней политики нашей страны. Мы и так более-менее руководствуемся этой идей, только интуитивно и потому непоследовательно. Официальное или  — более правильно — национальное её признание позволит достичь семантической ясности, чёткости и системности действий,  вдохновить общество, мобилизовать и власть, и народ, добиться их синергии и  прийти к удивительному по эффективности результату.

Мы так упорно отстаиваем свой исторический суверенитет, своё право самостоятельно выстраивать будущее, потому что знаем, что альтернативные глобальные модели Божью правду в расчёт не берут. И если мы не будем за неё стоять, то мир будет создаваться по проекту, в котором места ей просто не будет. Западный проект, возглавляемый США, ставит во главу угла человека: человек объявляется источником всех смыслов, правил и ценностей, которые в результате становятся относительными, историчными и ситуационными. Другой проект (владельцев мировой экономики и глобальной бюрократии) игнорирует не только Божью правду, но и мнения людей, если они, конечно, не входят в число привилегированных кланов.

Чтобы сохранить свою национальную идентичность, мы вынуждены противостоять этим проектам. В мире, созданном по их лекалам, мы уже не сможем быть самими собой. Наши ценности будут  нивелированы, наш архетип уничтожен.

Но противостояние возможно только в глобальном масштабе. Хоть и велика Россия, а в одиночку нам не выстоять. Уйдя в глухую оборону, отгородившись от прочего мира, можно на какое-то время отсрочить своё падение. Но тот, кто принуждён защищаться, обычно проигрывает. Необходимо семантическое наступление. Мы должны предлагать смыслы, которые увлекали бы другие народы, создавали бы основу для альтернативной мировой организации.

По большому счёту, тут и выдумывать ничего не надо. Правда не может быть национализирована, взята в пользование только одной нацией. Собственно говоря, потому мы и вышли в финал истории, сохранили свою историческую субъектность до последнего времени, что всегда делились правдой, делили возможности на всех, помогали другим. Теперь осталось признать это за базовый принцип нашей политики.

Семантическая конструкция нашей цивилизации, таким образом, приобретает следующие черты. Ядром всего является Православие, искренняя вера, сохранённая нашим народом, сосредоточие Божьей правды. Государство православного русского народа — это Россия, в которой есть место всем, кто разделяет историческую судьбу русских и участвует в нашей миссии. В России отсутствует национальное и религиозное притеснение, поскольку оно противно Божьей правде. Что не означает, однако, вседозволенности и терпимости к любым человеческим измышлениям: всё деструктивное обязательно должно ограничиваться и отсекаться. Своё понимание правды мы выставляем на суд народов. Мы должны быть честными и последовательными, и всякий народ, любая страна, желающая опереться на правду, может сложить свои усилия с нашими. Правда традиционна. Мы защищаем свою традицию, стало быть, должны признавать право других народов жить по своему канону. Внешнее принуждение, попытки демонтировать чужие традиции, недопустимы. Мы должны стать мировым гарантом самого принципа традиции. В конечном счёте, это означает принцип осознанного и добровольного выбора Божьей правды. И, вооружившись этой идеологией, мы сможем изменить мир, сделав значительную его часть невосприимчивой к процессам обезбоживания и расчеловечивания.

Подробнее тема раскрыта в работе Русская стрела.

Андрей Карпов, публицист, главный редактор сайта «Культуролог»

Источник: Культуролог