Кто, как и почему может вмешаться в дела семьи? Новая волна дискуссий на эту тему возникла в связи с недавними поручениями российского Президента. Наверное, люди, которые полагают, что ни государство, ни общество не имеют права регулировать внутрисемейные отношения вообще ни в каких случаях, в этих дискуссиях не участвуют — они уже давно ушли подальше от цивилизации. Обсуждающие же проблему в публичном пространстве сходятся, пожалуй, только в одном: ситуации, когда вмешательство необходимо, бывают. Кто-то, справедливо полагая, что нынешняя практика, сложившаяся у органов опеки, неудовлетворительна, предлагает новые алгоритмы работы с семьёй. Кто-то считает, что хотя современный российский Семейный кодекс и несовершенен, нужно, во-первых, грамотно читать хотя бы существующие законы, во-вторых, ориентироваться, прежде всего, на традиционные представления об отношениях, как между супругами, так и между родителями и детьми. Своими соображениями по поводу происходящего нынче в этой сфере поделился председатель межрегиональной общественной организации «За права семьи», генеральный директор аналитического центра «Семейная политика. РФ» Павел Парфентьев:

П. П.: Вся история вмешательства государства в семью, к сожалению, движется на эмоциях. Обычный механизм изменения законодательства здесь работает так: происходит какая-то страшная ситуация, она освещается в прессе, после чего люди приходят во взбудораженное состояние. И на этом фоне предлагаются законодательные изменения, которые в этом эмоциональном состоянии люди достаточно легко «проглатывают». Но очень плохо, когда изменения в праве происходят под влиянием эмоций, это практически всегда приводит к каким-то негативным последствиям. Объективные потребности общества и эмоциональные запросы публики могут очень различаться.

Если мы смотрим на вмешательство государства в семью с точки зрения здравой правовой логики, то мы понимаем, что проблема – в самой концепции превенции, которая задаёт тон всему законодательному развитию в этой области на протяжении последних десятилетий. То есть это идея, что нужно сделать так, чтобы ни один ребёнок и ни одна женщина никогда не пострадали.

На первый взгляд идея выглядит очень красиво. Но при внимательном рассмотрении обнаруживается, что такая идея приводит к очень страшным результатам, когда становится правовым подходом. Ведь если мы выразим идею превенции простым языком, то она означает, что правовые последствия правонарушения человек начинает испытывать ещё тогда, когда оно не совершено. То есть только возможное правонарушение уже влечёт за собой последствия, затрагивающие потенциального нарушителя.

Фактически, нам предлагается рассматривать преступление, как «болезнь», и подвергать его лечению. А где лечение, там и профилактика с целью предотвращения. Это подразумевает, что «врач» определяет продолжительность лечения – а лечить можно бесконечно. Терапевтический подход к преступности означает, что вместо получения какого-то соразмерного наказания за проступок, человек попадает во власть системы, которая его пытается исправить, и эта система сама будет решать, когда она его отпустит. А если речь идёт о профилактике социальной болезни, то, значит, и до совершения того или иного деяния с человеком начинает работать та же самая система.

Правда в том, что невозможно полностью предотвратить совершение преступлений. Ни в одном обществе, ни в одной исторической действительности не бывало, чтобы преступления не совершались и в результате их не погибали бы люди. Если мы реалистично смотрим на человеческую природу, то мы понимаем, что преступления, в результате которых страдают и даже погибают люди, в том числе женщины, дети, инвалиды, пожилые, были и будут. Попытка предотвратить их полностью с правовой точки зрения неадекватна. Полностью предотвратить преступления можно только в абсолютно тоталитарном обществе, где каждое действие человека находится под контролем.

И если мы обратимся к древнерусской литературе, то увидим единственную страну, где не было преступлений, причем вымышленную, – это Трансильвания при Владе Цепеше, графе Дракуле, где за любое мелкое правонарушение человека сажали на кол, соответственно, все боялись. Так что полное отсутствие преступности в человеческом обществе – это либо тотальный контроль, либо тотальный террор.

Но ведь те, кто выступает за расширение полномочий государства в вопросах вмешательства в дела семьи, говорят о поступках, которые с их точки зрения являются уже совершёнными преступлениями.

П. П.: Нам постоянно навязывают определённые взгляды. Вот я говорил о теории. А практика в том, что, например, на фоне недавней ситуации с семьёй Дель в Зеленограде госпожа Альшанская из фонда «Волонтёры в помощь детям-сиротам» предлагала всем обсудить подготовленные с ее участием алгоритмы вмешательства в семью. Аналогичные предложения уже долгое время продвигает годами работавший на деньги правительства США (на деньги USAID) «Национальный фонд защиты детей от жестокого обращения» под руководством господина Спивака. И приблизительно такие же предложения озвучивала некоторое время тому назад Людмила Петрановская.

Это именно превентивная модель, в которой предполагается, что в ряде случаев вмешательство происходит, когда никаких правонарушений не произошло, но есть риски нарушения прав ребёнка или то, что кажется инициаторам этих алгоритмов нарушением прав ребёнка (например, родители его шлёпнули – что по действующему законодательству не является правонарушением). Что касается чрезмерных физических наказаний, то у нас в законе есть чёткий критерий – причинение вреда здоровью. И если речь, о тяжёлых или средних побоях, то они у нас уже наказываются уголовно всегда. Также уголовно наказывается сознательное причинение лёгкого вреда здоровью. А побои без причинения вреда здоровью наказываются в первом случае административно, в повторном случае – уголовно. Другое дело, что неправильно воспитательное наказание без причинения вреда здоровью к таким побоям приравнивать.

А изымающие детей из семьи сотрудники органов опеки и правоохранители уверены, что действуют по закону…

П. П.: У нас распространена правовая неграмотность – в том числе и среди правоприменителей. Любая уголовная статья не может читаться изолированно. Неправильно, когда правоприменитель читает только диспозиционную часть статьи, то есть описание формальных признаков деяния, но при этом игнорирует всю теорию уголовного права, которая должна определять правоприменение и которая в значительной части зафиксирована в общих положениях Уголовного кодекса.

Согласно этим положениям, преступное деяние имеет обязательный признак, который называется «вина». Вина тесно увязана с понятием общественной опасности деяния, допускаемой умышленно или непредумышленно. Вот если мы имеем ситуацию, когда мужчина в пьяном состоянии приходит домой и начинает избивать жену и детей, общественная опасность этого деяния вполне очевидна – оно направлено не на благо, а на причинение вреда, человек хочет ударить и причинить боль просто потому, что он хочет ударить и причинить боль.

Если речь идёт о физическом наказании, которое объективно не причиняет вреда здоровью ребёнка, то с субъективной точки зрения это деяние направлено на благо. И оно не повлекло никаких общественно опасных последствий, оно может кому-то не нравится с этической точки зрения, но объективно никаких правовых оснований для преследования совершившего такой поступок человека нет. Нет общественной опасности – значит, нет вины. Но когда читают только диспозицию, это приводит к аберрациям в уголовной практике. Тот есть ситуация у нас такая, что нужно постоянно и серьезно думать о дуракоустойчивости уголовной и любой иной нормы.

Какие уже действующие законы Вы можете называть опасными для семьи?

П. П.: Их очень много. Например, 68-я статья Семейного кодекса, которая гласит, что если кто-то удерживает у себя моего ребёнка не на основании закона или судебного решения, я имею право потребовать ребёнка мне вернуть, а в случае возникновения спора, дело решается в… судебном порядке. То есть если кто-то незаконно удерживает у себя ребёнка и не хочет отдавать родителям, родители не могут своего ребёнка забрать или позвонить в полицию, чтобы полиция вернула им ребёнка. То есть если человек заявляет, что у него возник со мной спор, я вынужден идти в суд, где похититель моего ребёнка судится со мной. А дальше суд определяет, у кого ребёнку лучше находиться, исходя из его, ребёнка, интересов, а если решает, что ни у кого из спорящих, то отдаёт его органам опеки и попечительства.

Если вдуматься в эту правовую логику, это полный нонсенс и кошмар. И вот ситуация: ребёнка забирает опека, помещает в приют, потом проигрывает суд, но отдавать не хочет – и при этом получается, что формально опека закон не нарушает потому, что она может заявить, что ребенку будет со мной плохо, что это спорная ситуация, и снова дело должно рассматриваться в судебном порядке.

Ещё есть 64-я статья Семейного кодекса, которая говорит, что родители представляют интересы своего ребёнка без специальных доверенностей и полномочий – просто в силу того, что они родители. Но дальше, во втором пункте этой же статьи, говорится, что если органы опеки и попечительства установят противоречие между интересами родителей и интересами ребёнка, то они могут отстранить родителей от защиты интересов ребёнка и назначить другого представителя защиты его законных интересов. Что такое противоречие между интересами ребёнка и интересами его родителей? Никакого критерия закон не устанавливает. Практически всё это оставлено на усмотрение сотрудников органов опеки.

У нас есть Закон об антикоррупционной экспертизе нормативных правовых актов, который чётко говорит о том, что неограниченная широта усмотрения правоприменителя в отношении закона – это коррупциогенный фактор. Потому есть основания считать, что 64-я статья Семейного кодекса – коррупциогенная норма.

А как она применяется на практике?

П. П.: На практике вторую часть этой статьи пока почти не применяют, потому, что нет инструкций. А вот 68-я статья применяется. Есть ещё 121-я статья Семейного кодекса, которая даёт нам определение ребёнка, лишившегося родительского попечения. В перечне случаев, в которых ребёнок лишается родительского попечения, наряду со смертью родителей, угрозой жизни и здоровью ребёнка и его отобранием у них и указывается и болезнь родителей. Причём, какова эта болезнь, там не написано, и если эту норму толковать формально, то основанием для отобрания у родителей ребёнка может быть и насморк.

Также в качестве основания считать ребёнка лишившимся родительского попечения указывается создание действием или бездействием родителей обстановки, «препятствующей его нормальному воспитанию и развитию». Это крайне неопределенная формулировка. Если мы посмотрим на сегодняшнюю практику отобрания детей, то увидим, что 77-я статья, которая предполагает угрозу жизни и здоровью ребёнка, применяется очень редко, потому что, во-первых наличие непосредственной угрозы доказать нелегко, во-вторых, согласно этой статье, нужно через 7 дней подавать в суд на лишение родительских прав – то есть доказывать наличие угрозы всё-таки придётся. Вместо этого мы видим широкую практику применения как раз 121-й статьи, при этом дети забираются из дома и оформляются, как безнадзорные, после чего помещаются или в больницы, или в приюты.

Эта практика неадекватна и противоречит действующему законодательству – правоприменитель путает две категории: ребёнка, лишившегося родительского попечения, и безнадзорного ребёнка. А согласно закону, безнадзорный ребёнок – это ребёнок, контроль за поведением которого отсутствует в связи с неисполнением родителями их обязанностей. То есть под это определение, например, не подпадает ребёнок, оставшийся один дома, пока родители вышли в магазин, или идущий из школы домой.

Кстати, у нас очень широко полиция забирает детей у родителей, из дома, оформив их как «безнадзорных». Но эта практика полностью противоречит Конституции и действующему законодательству. Такие действия полиции абсолютно незаконны, причем во всех случаях. Права увезти ребенка насильственно из дома, даже если он действительно безнадзорный, закон полиции не дает. Представители органов внутренних дел часто считают иначе – но они просто заведомо неверно толкуют закон. Повторю: это полностью незаконно. По закону, если полиция выявляет при безнадзорности угрозу жизни и здоровью – ребенка может отобрать у родителей опека и только опека на основании 77 статьи Семейного кодекса с соблюдением вполне определенных процедурных требований.

Также у органов опеки слишком большие полномочия по расторжению договоров с опекунами приёмных детей. Есть формулировка: «Опекун ненадлежащим образом исполняет свои обязанности в отношении подопечного». И она в теории, да и на практике может трактоваться очень широко. Например, не накормил один раз ребёнка вовремя – уже исполняешь обязанности ненадлежащим образом. То есть это норма, которая не учитывает реальность. Но право, исходящее не из реальной, а из идеальной ситуации, ведёт к социальной катастрофе. Не могут все быть идеальными родителями или идеальными супругами.

А наш закон допускает возможность по усмотрению правоприменителя потребовать от родителя идеального поведения. Причём речь тут идёт часто даже не об идеале, а об идеологии. Например, та же госпожа Альшанская (коль скоро мы вспомнили предлагаемые ей алгоритмы) твёрдо убеждена, что детей физически наказывать нельзя – имеет право на такие убеждения, их многие разделяют. Но нет никаких серьёзных научных доказательств того, что умеренные физические наказания при воспитании причиняют детям реальный вред. Гораздо больше у нас доказательств того, что, например, гамбургеры вредны, и детям их давать нельзя. Так что попытка ввести в законодательное поле запрет на не причиняющие вреда здоровью физические наказания – это, на самом деле, чистая идеология, причем нереалистичная. Закон должен запрещать только то, что несёт доказанную социальную опасность.

Но, может быть, детям будет только лучше, если их родители чему-то научатся у специалистов?

П. П.: Посмотрим на предложенные госпожой Альшанской для обсуждения алгоритмы (кажется, это некое «коллективное творчество» нескольких относительно единомысленных организаций).

В первой их версии (в последующих редакциях это предложение было удалено, видимо после очень негативной реакции общества) предлагалось всем родителям, которые физически наказывают своих детей без вреда для здоровья последних, в обязательном порядке назначать терапию или обучение родительству. На мой взгляд, у автора такой идеи мы видим, как минимум, очень глубокую профессиональную аберрацию, которая привела человека к утрате контакта с реальностью.

Представим себе семью, в которой родители любят детей, а дети любят родителей, при этом умеренное применение физических наказаний считается в этой семье возможным и нормальным. Что нам предлагают в этой ситуации подобные «специалисты»? Вмешаться в эту семью: сначала долго уговаривать родителей переучиться, а если родители всё-таки от этого отказываются, то либо привлекать их к уголовной ответственности и детей всё-таки, скрепя сердце, отнимать, либо детей не отнимать, но оставлять эту семью под постоянным надзором. И вот получается, что даже если детей из семьи не изъяли, то семью всё-таки измучили визитами различных специалистов, многочисленными проверками детей и родителей, и продолжают мучить. Детям от этого стало лучше? Любое вмешательство такого плана в семейную жизнь для детей – реальная травма, и куда более серьезная, чем потенциальные проблемы в связи с родительским наказанием.

Вы говорите о вреде вмешательства в семью государственных чиновников и уполномоченных государством специалистов. Однако и Ваши единомышленники, и Ваши оппоненты сходятся в том, что какие-то требования к семье государство и общество всё-таки предъявляет. На что же должен опираться закон в этом вопросе?

П. П.: Закон должен опираться на три столпа: первый – здравая правовая логика (то есть нельзя писать законы просто в зависимости от того, что нам что-то нравится или не нравится, закон должен выявлять определённую объективную справедливость), второй – объективная реальность, третий – социальная реальность. Объективная реальность – это в нашем случае доказанность вреда, который влечёт деяние, твердо установленные факты. Социальная реальность – это просто: мы не можем сходу запретить законодательно нечто, являющееся в обществе социальной нормой.

Вот пример: у нас сейчас во всём, что касается физических наказаний, установилась такая истероидная реакция. И потому многие боятся отвечать в социологических опросах положительно на вопрос, наказывают ли они детей физически. И в результатах этих опросов процент тех, кто в этом признаётся, занижен. Тем не менее, по имеющимся у нас данным более 60% родителей хотя бы иногда прибегают к физическим наказаниям. Кстати, по критериям, предложенным ООН, требование постоять в углу тоже считается физическим наказанием.

При этом для нашего общества физические наказания без ущерба для здоровья остаются социально приемлемыми. И есть некая двойственность: с одной стороны, большинство граждан хотя бы изредка физически наказывают своих детей, с другой стороны, когда чья-то подобная ситуация оказывается широко известной, многие отшатываются от него. Но ведь это элементарно – отшатываются потому, что боятся быть следующими, к кому придут сотрудники органов опеки и полиция.

Есть набор базовых прав семьи, любая попытка сужения которого опасна для общества. Заявленная Архиерейским Собором Позиция Русской Православной Церкви по по реформе семейного права и проблемам ювенальной юстиции такова: государство не имеет права вмешиваться в семью за исключением тех случаев, когда установлено существование доказанной реальной угрозы жизни и здоровью ребёнка или его нравственности, которую иначе устранить нельзя. Подчёркиваю: речь здесь идёт не только об отобрании детей, но о любом вмешательстве в семью.

То есть пока не установлен факт совершённого правонарушения или родителей не застали за попыткой правонарушение совершить, принудительное вмешательство в семью должно быть невозможно. У государства не должно и не может быть полномочий законодательного регулирования внутрисемейной жизни. Так же, как не может быть законодательного регулирования дружбы и вообще любых личностных человеческих отношений. Вот имущественные отношения в браке государство регулировать может и регулирует. Ситуации, когда личностные отношения пересекают криминальную черту, государство тоже регулирует.

Что государство может делать? В первую очередь заниматься первичной профилактикой, то есть создавать в обществе условия (нравственные, социальные, экономические, правовые) для нормальных отношений между людьми, минимизировать факторы, приводящие к дурным поступкам. Когда человек уже совершал преступления – за ним усиленный контроль может быть оправдан, это называется третичной профилактикой. А вторичная профилактика, то есть вмешательство, когда никакое преступление ещё не совершено, должно быть минимизировано.

Вот здесь у нас есть серьёзные расхождения с упомянутыми выше сторонниками превентивного, профилактического вмешательства в семейную жизнь. Я считаю, что выступающие за такое вмешательство «специалисты», фактически, независимо от их внутренних мотивов, занимаются сейчас не помощью обществу и семьям, а созданием выгодной «делянки» для НКО, оказывающих социальные услуги. Если у нас большинство родителей так или иначе прибегают к физическим наказаниям детей, значит, их всех нужно отправить на принудительную терапию либо на обучение родительству. А для этого нужна огромная армия специалистов, которые будут заняты на всю оставшуюся жизнь и получать бюджетные деньги. И эти бюджетные деньги, замечу, специалисты будут получать вместо тех семей, которым действительно нужна помощь.

Что же до предлагаемых алгоритмов, то это, как недавно верно отметила Екатерина Чистякова, прямая дорога к лагерному обществу, где есть граждане поднадзорные, граждане доносчики и граждане начальники.

Любому серьёзному специалисту в области психологии должно быть понятно, что принудительная психологическая терапия не бывает эффективной никогда. Принудительное психиатрическое лечение эффективным иногда бывает – когда речь идёт о реальном психическом заболевании, опасном для окружающих. Но не терапия психолога. Есть исследования, которые показывают именно на примерах профилактики насилия в партнёрских отношениях, что в сфере психологии эффективность этого подхода, как минимум, не доказана. И поэтому всякий раз, когда нам предлагают этот подход ввести, я понимаю такое предложение, как желание заработать за счёт бюджета или за счёт нарушителей (если предлагается работу специалистов оплачивать за счёт их вынужденных клиентов). И заметьте: сторонники этого подхода предлагают детей ни в коем случае ни к чему не принуждать, а действовать только убеждением, но родителей отправлять на перевоспитание, принудительную терапию, и действовать с ними насилием. И у них еще поворачивается язык это называть «помощью семье»!

Угроза здоровью и жизни ребёнка должна доказываться не только специалистами из органов опеки. Для самих же этих специалистов вмешательство в семью не должно быть безопасным: сотрудник органов опеки должен понимать, что прежде, чем прийти в семью, он должен «семь раз отмерить», что если он вмешается в семью незаконно, он будет сурово наказан. Иначе государство рискует, что граждане будут сами наказывать чиновников. Я ни в коем случае к этому не призываю, но это просто неизбежная социодинамика.

То же самое можно сказать и про уже упомянутые алгоритмы, предлагаемые сторонниками семейной профилактики и позволяющие вмешаться практически в любую семью. Наш народ терпеливый, пока к нему лезут в кошелёк или в холодильник, но может и не стерпеть, если полезут в семью. Ведь у среднестатистического современного небогатого россиянина семейная жизнь – это всё, что есть. И если ещё и туда полезут чиновники и прикормленные ими «специалисты», то боюсь, что социальная система может не выдержать и «рвануть».

Другое дело, что на добровольной основе семье могут предлагаться разные услуги. И граждане должны иметь возможность чему-то поучиться – но тому, чему хотят они, а не сотрудники органов опеки или психологи из НКО. Я даже не буду против, если на это будут выделяться какие-то бюджетные деньги. Хотя в ситуации, когда у нас множество семей, в том числе многодетных, живёт ниже уровня бедности, элементарная экономическая помощь им – это более важная статья расходов, чем армия специалистов, которые будут кого-то сопровождать.

И кстати, любой криминолог вам скажет, что во время кризисной ситуации в экономике, когда люди боятся, что им не хватит денег на хлеб для своих детей, то есть в ситуации с повышенным стрессом, уровень преступности всегда растёт – потому, что люди с менее устойчивой психикой срываются и неадекватно реагируют на стресс. Естественно, это касается и преступности в семьях. Поэтому государство должно в первую очередь заботиться о создании условий, уменьшающих стрессовую нагрузку на семьи, что включает в себя и защиту от необоснованных вмешательств в семейные дела посторонних лиц. Ведь в условиях повышенного стресса даже животные нормально не размножаются.

В настоящее время и так у нас хватает стрессов, связанных и с международной обстановкой, и с обстановкой внутри страны, а мы ещё будем алгоритмы вмешательства в семью вводить! Это может привести к катастрофическим последствиям, и только малообразованные люди могут этого не понимать – говорю прямо.

Формально у нас все граждане равны перед законом. По факту нельзя сказать, что у всего российского общества одинаковые представления о том, что социально приемлемо, а что нет. Например, в некоторых цыганских сообществах считаются нормой ранние браки, минимальное образование или его отсутствие… Здесь тоже нет повода для вмешательства органов опеки?

П. П.: Я могу сказать непопулярную вещь. Если мы сравним опасность для ребёнка ситуации, когда его отрывают от родителей, и опасность недополучения им образования, то травма в результате отрыва от родителей гораздо серьёзней. Есть ситуации, которые наказуемы по нашему законодательству – например, вовлечение детей в попрошайничество. Что же касается различия местных и национальных культур – у нас даже в правилах поведения для государственных чиновников прописана их обязанность уважать местные обычаи и учитывать их в своей деятельности. Это очень размытая формулировка, но тем не менее.

Существуют достаточно узкие рамки уголовно-правовой логики: есть деяния, которые недопустимы в любом случае, так как они представляют опасность для общества в целом. Если какие-то национальные традиции переходят эту грань, общество имеет право принимать соответствующие меры, что и делается на уровне уголовного законодательства.

Браки между подростками 12-14 лет представляют общественную опасность?

П. П.: У меня нет на этот вопрос однозначного и универсального ответа. Такие браки исторически были долгое время нормальны и для нас, и для всей Европы. И, кажется, само по себе это к каким-то страшным последствиям не приводило. Если у нас государство устанавливает определённый возрастной ценз для вступления в брак (18 лет), значит, этот закон должен соблюдаться. Другой вопрос, что если мы говорим о территории, где некая социальная практика (например, те же ранние браки) является нормой, то попытка её немедленно искоренить при помощи закона будет вызывать серьёзную социальную нестабильность.

Значит, нужно действовать разумно и, если это необходимо, искать другие способы изменения социальной реальности. Опыт разных стран показывает, что попытки насильственного изменения даже действительно варварских обычаев там, где они являются нормой, ни к чему хорошему, как правило, не ведут. Разумеется, есть крайние случаи – как например, секта душителей в Индии. Так что это вопрос внутренней политики, а не только права.

Получается, что семья — это суверенная система, лишь отчасти ориентированная на государство как на нечто внешнее.

П. П.: Государство не вправе решать, что для меня и для моей семьи благо, а что нет. Если я исполняю свои обязанности, касающиеся общества, то в рамках своей семьи я вправе жить так, как большинству людей может и не нравится. Если какая-то группа придерживается обычаев, связанных с её, группы, идентичностью, и это не переходит за узкие правовые рамки, связанные с общественной опасностью, то нужно оставить их в покое – путь живут, как хотят.

Опять скажу непопулярное. Даже если речь идёт о семье, в которой кто-то из родителей занимается криминальной деятельностью, то давайте определим: есть родительские обязанности, есть родительские права, есть отношения ребёнка и родителей. Пока ребёнку не причиняется прямой вред, мы не должны увязывать какие-то неправомерные действия родителя с его отношениями с ребёнком. Если человек является вором-карманником, но дома старается выполнять свои родительские обязанности и ребёнка не учит воровать, у нас нет оснований вмешиваться в их отношения. Ребенок не виноват в проблемах своих родителей. За что мы будем его наказывать, разрывая их отношения?

В нашей практике было немало случаев, когда сотрудники органов опеки, вырвав из семьи ребёнка, говорили про его родителей: «А они пьют». Нам приходилось говорить: «Да, они пьют. У нас это не запрещено законом. Как то, что они пьют, конкретно повлияло на выполнение ими родительских обязанностей?». Если в семье папа выпивает раз в неделю и лежит, спит, но дети накормлены, ходят в школу и так далее, какие у нас основания вмешиваться? Никаких. Вот если совершены конкретные действия, причинившие ребёнку вред, дело другое. И не важно, совершены эти действия потому, что человек пьёт, употребляет наркотики или просто слишком гневлив. Но пока эта грань не пересечена, принцип такой: если я не могу оказать семье добровольно принимаемую помощь, я должен отойти и не мешать.

Беседовал Игорь Лунёв

Источник: Патриаршая комиссия по вопросам семьи, защиты материнства и детства