Существует миф, что из России уезжают «лучшие люди». На самом деле все немного не так. Я бы сказал, даже наоборот.
Эмиграция из России – это атавизм.
Корни данного явления лежат в самой основе русской культуры. Неверно говорить о том, что из России уезжают люди с «европейским» менталитетом. Наоборот, Россию покидают те, чья психология содержит в своей основе русский общественный, социальный, культурный код. Здесь, разумеется, нельзя говорить о тех, кто покидает нашу страну по причинам, от них не зависящим, вследствие преследований или давления властей. Однако, большая часть иммигрантов, нашедших свой дом за пределами России – действует в соответствии с общим алгоритмом русского характера, действующим с самого появления русских как этноса.
В основе русского хозяйствования всегда лежало потребление земли, территории, ресурсов, без их восполнения. Пресловутое подсечно-огневое земледелие несет в себе принцип кратковременного, сезонного использования территории. Лес вырубается, сжигается, зола и пепел используются как удобрение, сеется зерно и снимается урожай, а после – русский, еще славянин с общинно-племенным строем, переходит на новое место. Постепенно, с формированием принципа оседлости, этот же подход стал проявляться и для всего коллективного хозяйства как такового. Перераспределение наделов в крестьянской общине (а Россия – это прежде всего крестьянская страна), выделение оборота земель при развитии новых методов землепашества… С ходом истории, по мере усложнения подходов к общественной и экономической жизни, этот принцип потребления, кочевого подхода оставался неизменным. Это хорошо понимали коммунисты в начале ХХ века, создавая колхозы, интегрируя в сознание понятие об «общественном имуществе». Пусть и заимствованное частично из западной культуры. Однако, если на Западе «общее» подразумевает собой общественное восполнение и использование (конечно же, для большей отдачи от этого, восполненного, в перспективе), то в России, особенно в России современности постсоветского периода, это сводится к общему, безличному потреблению, лишенному ответственности (так как пока что есть еще база того, что можно потреблять сообща).
Освоив тот или иной ресурс, русский человек, повинуясь древнему инстинкту, идет на новые места. При этом он не задумывается о том, что остается на территории, которая все эти годы давал ему пищу и кров. Земля не является восполнимым ресурсом. Отсюда же – прозрачность и зыбкость вопросе частной собственности, а как следствие – законов как таковых и исполнения оных. Точно так же не являются восполнимым ресурсом недра. А равно – и территории. Вспомним, что только лишь при Иване III в России (тогда еще на Руси) стала формироваться сколько-нибудь стабильная система распределения природных и социальных благ, базирующая на юридической основе. Окончательно она приняла свою, схожую с современной, структуру только к моменту правления Петра I и Екатерины II.
Таким образом, говоря о массовой эмиграции русских, не обусловленной внешними факторами (война, голод и т.п.) мы имеем дело именно, с возвращением к древнему принципу кочевничества, заложенному в первобытной, подсознательной части менталитета. Потребитель «ищет где лучше», не осознавая своей ответственности за происходящее здесь и сейчас. Тем более за то, что будет здесь в перспективе. Понятие «моего дома» превращается в «эту страну» точно так же, как ранее пригодное и истощенное поле в сознании древнего землепашца, кочевого землепашца (а в этом и есть одна из особенностей пресловутой «русской идеи») превращалось в ненужную землю, «пустыню», «темный лес» и «дикую степь с волками да татарами». Благо, что земли, пригодной для использования, всегда было и будет в достатке. То же и с ресурсами. То же и с социальной организацией, самим обществом – ведь неслучайно при освоении Сибири и Дальнего Востока так много было беглых крестьян и отставных солдат, создававших свои поселения на «ничейной», но уже Российской, земле.
В этом и кроется суть всего парадокса эмиграции последнего времени. Люди, направляющиеся в европейское общество, и считающие себя носителями европейской культуры, на самом деле оказываются не более, чем «беглыми холопами», убегающими на этот раз сами от себя. При этом обычно в качестве главного и единственного принципа «европейскости» рассматривается именно индивидуализм, но забывается, что он, этот индивидуализм, так же подразумевает и индивидуальную ответственность за все общество в целом путем неукоснительного соблюдения норм и правил. Восприятие своей личности, своей «самости» у европейца, азиата и русского – совершенно разные. Однако, говоря о современной российской эмиграции, в большинстве случаев особого отличия здесь от мигрантов из Йемена, Марокко или Сомали нет: та же психология (примитивного типа охотника-собирателя), тот же кочевой подход (еще не переросший в оседлость), то же потребление без попытки обустроить и использовать на постоянной основе то, что есть здесь и сейчас (инфантилизм). Более того, подобные «русские европейцы» и «русские американцы» в конечном итоге несут в Европу и США принципы своего отношения к обществу. И скорее всего, в перспективе так же, не задержатся на одном месте в силу несостоятельности и невозможности интеграции в европейский социум как таковой. Может быть – даже вернутся в Россию. Это то же подсечно-огневое земледелие, но теперь в качестве леса и почвы – выступает общество и его блага.
Возникает парадоксальная ситуация – в России современности остаются либо люди именно, с европейским типом мышления относительно себя, своего будущего и будущего страны (пытающиеся как-то изменить ситуацию, что-то сделать и поменять), либо – люди с азиатским подходом к государству и обществу, определенному «круговой порукой» и общим принципом однозначного главенства государства над личностью. Русские же, именно «русские» в аспекте менталитета – бегут, на время или навсегда.
Я допускаю, что единицы жителей России – действительно, имеют менталитет, близкий к тому, который принято отождествлять с западным (крестьяне-кулаки, купцы, например, в свое время почти приблизились к протестантам-буржуа, но были «заботливо» уничтожены властью массы бедняков-сверхпотребителей). Я допускаю, что в редких случаях подобные люди могут изжить в себе подход к непрерывному потреблению как таковому. Но все же в большинстве случаев приходится признавать, что в основе русской культуры – лежит именно, потребление без восполнения. И именно поэтому, кстати, воровство не рассматривается в России как посягательство на частную собственность, а часто даже – оправдывается обществом: воровства нет, есть просто потребление и присвоение того, что и так твое по праву, но ты просто пока что не добрался до этого, «твоего».
И именно поэтому большая часть российских эмигрантов «новой волны» — может быть, еще боле русские, чем те, кто остается в России. Потому что Россия, та, от которой они бегут – «не в сортирах, а в головах», если перефразировать одного писателя начала ХХ века. Кстати, тоже – эмигранта.