Последние десятилетия история России и Европы, наполненные сплошными войнами – обыкновенными и гражданскими, — привели к некоторой гипертрофии военной психологии. К гипертрофированному представлению о том, что война решается оружием, стратегией, гением, доблестью и прочим. Всё это фактически не верно: войны решаются политикой и только ей одной. Величайший полководец всей мировой истории Ганнибал, примеру которого тщетно пытаются подражать все полководцы, штабы и генералы мира, закончил свою деятельность полным разгромом своей собственной государственности, а свою собственную жизнь – изгнанием и самоубийством.

Все удачные и неудачные стороны нашей политики последних двух столетий лежат вне воли, талантов, ошибок или доблести отдельных лиц. Все они с исключительной степенью точности укладываются в такую схему: Старая Московская, национальная, демократическая Русь, политически стоявшая безмерно выше всех современных ей государств мира, петровскими реформами была разгромлена до конца. Были упразднены: и самостоятельность Церкви, и народное правительство, и суд присяжных, и гарантия неприкосновенности личности, и русское искусство, и даже русская техника: до Петра Москва поставляла всей Европе наиболее дорогое оружие.

Старо-московское служилое дворянство было превращено в шляхетский крепостнический слой. Все остальные слои нации, игравшие в Москве такую огромную национально-государственную и хозяйственно-культурную роль: духовенство, купечество, крестьянство, мещанство, пролетариат (посад), были насильно отрешены от всякого активного участия во всех видах этого строительства. Потери русской культуры оказались, на данный момент, безмерно выше, чем её потери от коммунистической революции. Начисто оторванный от почвы, наш правивший слой постарался ещё дальше изолировать себя от этой почвы и культурой, и языком, и даже одеждой. Лет за полтораста крепостного права старая русская культура была сметена и забыта. И когда, в конце прошлого века, на поверхность общественной жизни страны стал пробиваться «разночинец», то на месте этой культуры он не нашел уже ничего. Слабые попытки славянофилов поднять общественный интерес к прошлому страны и народа утонули во всеобщем непонимании, да и они не были последовательны. Оба крыла нашего правящего строя, и правое и левое, искали идейных опорных точек где угодно, но только не у себя дома. Правое крыло базировалось на немцах министрах и немцах управляющих: оно нуждалось в дисциплине, которая бы держала массы в безпрекословном повиновении. Левое крыло обращало свои взоры к французской революции и черпало оттуда свое вдохновение для революции и ГПУ.

Центр пытался копировать Англию, забывая о том, что для английского государственного строя нужно и английское островное положение. Так шла история — «русская общественная мысль», русская история, но без России.

Сейчас русский народ стоит на перепутье трёх дорог: правой – шляхетско-крепостнической, серединной – буржуазно – капиталистической и левой – философски – утопической. Народно-Монархическое Движение предлагает русскому народу оставить все эти дороги и вернуться домой: в старую Москву, к принципам, проверенным практикой по меньшей мере восьми столетий.

Что нам нужно

Прежде, чем перейти к обоснованиям русской национальной индивидуальности, я попробую установить те нужды, которые само собою разумеются для каждого человека. Эти нужды: а) свобода труда и творчества б) устойчивость свободы труда и творчества. Нам нужна какая-то страховка и от нашествий и от революций. Или, иначе: от вооруженных и невооруженных интервенций извне. Причём нам необходимо констатировать тот факт, что невооруженная интервенция западно-европейской философии нам обошлась дороже, чем вооруженные нашествия западно-европейских орд. С Наполеоном мы справились в полгода, с Гитлером – в четыре года, с Карлом Марксом мы не можем справиться уже сколько десятилетий. Шляхетская вооруженная интервенция Смутного времени была ликвидирована лет в десять, со шляхетским крепостным правом Россия боролась полтораста лет. Мы должны — после всех опытов нашего прошлого, твердо установить ТОТ факт, что внутренний враг для нас гораздо опаснее внешнего. Внешний понятен и открыт. Внутренний — неясен и скрыт. Внешний спаивает все национальные СИЛЫ, внутренний раскалывает их всех. Внешний враг родит героев, внутренний РОДИТ палачей, нам нужен государственный строй, который мог бы дать максимальные гарантии и от внешних и от внутренних завоеваний.

Гарантии от завоеваний

Великий праздник наступления двадцатого века человечество встретило в состоянии оптимистического обалдения. К середине этого столетия выяснилось, что завоевательные программы Европы середины двадцатого столетия значительно хуже соответствующих программ монголов тринадцатого: монголы шли просто дня грабежа, просвещённая Европа поставила вопрос о физическом порабощении половины населения страны и физического уничтожения другой половины; кажется, именно это и называется политическим и моральным прогрессом, практически достигнутым вековыми усилиями Декартов и Кантов.

Практика первой половины двадцатого века, как и практика предыдущих веков, с предельной ясностью доказала небоеспособность демократий. Или, по меньшей мере, полную неприноровленность демократического государственного аппарата к решению вопросов войны или мира. Вопросы войны и мира в нашем, русском случае, есть вопросы жизни или смерти. Ибо если европейские войны имели в виду борьбу за какие-то там «наследства», за политическую гегемонию Габсбургов, Бурбонов, Капетов, Гогенцоллернов или Виттельсбахов, — то, повторяю ещё раз, — войны, которые вели Мы, были в основном войнами на жизнь или на смерть, причём в двадцатом веке в ещё более острой форме, чем в тринадцатом.

Все одиннадцать веков нашей истории мы находились или в состоянии войны или у преддверия состояния войны. Нет никаких оснований думать, что в будущем это будет иначе. И что в будущем мы сможем положить головы свои на стенографические отчёты  будущей Лиги Наций – и заснуть, — тогда уже последним сном.

Нам необходима сильная и твёрдая власть. Она может быть монархией или диктатурой. Властью милостью Божией или властью Божиим попущением.

 Гарантия от революции

Российская монархическая власть, начиная со смерти императора Петра Первого и кончая свержением Императора Николая Второго, всё время находилась в чрезвычайно  неустойчивом положении. Эта неустойчивость вызывалась тем объективно  данным политическим  положением, которое В. Ключевский характеризовал, как стремление монархии и массы к  «демократическому самодержавию», техническая опора монархии на аристократический элемент и борьба монархии  с этим элементом. Однако, московской монархии, непосредственно опиравшейся на «демократический» элемент, — в частности просто на население Москвы, — удавалось справляться с аристократическими кругами страны. Именно поэтому столица была перенесена в Санкт-Петербург и Престол изолирован от «массы». Престол оказался в распоряжении «гвардейской казармы» и, начиная от убийства Алексея Петровича, через убийство Павла Петровича, восстание декабристов, убийство Александра Николаевича и свержение с престола Николая Александровича, русская знать пыталась остановить развитие российской монархии в сторону «демократического самодержавия».

Ни одного раза русский «демос», то есть русский народ, не подымался против монархии.

Государственный переворот 1917 года был результатом дворцового заговора, технически оформленного русским генералитетом. В Февральской революции наши революционеры решительно не при чем: они не только не готовили этой революции, но о приближении её они не имели никакого представления. «Дворцовый переворот» перерос в «революцию» только тогда, когда выяснилось полное отсутствие у знати и генералитета каких бы то ни было опорных точек в массе, отсутствие какой бы то ни было популярности в армии и в народе. Люди, организовавшие этот переворот, считали, что они светят своим собственным светом, но это был только отраженный свет монархии. Монархия потухла — потухли и они.

От Петра Первого до Николая Второго монархия была лишена той «системы учреждений», о которой говорит Л. Тихомиров, и эта система была заменена «средостением между Царем и Народом». Государственные Думы всех четырех составов были только одним из вариантов этого средостения: они отражали мнения партий, но не отражали мнения «Земли».

В той обстановке, когда только Одно Лицо во всем правящем слое страны — только монарх и только он один — выражает собою основные стремления народных масс, — политически была слишком соблазнительна мысль: устранением монарха изменить ход истории. Это удалось убийством Царевича Алексея Петровича, которое расчистило дорогу к закрепощению крестьянства. Это удалось убийством Павла Петровича, которое оттянуло ликвидацию крепостного права. Это не удалось  декабристам. Это удалось убийцам Царя-Освободителя, убийством прервавшим возвращение России к принципам  Московской Руси. В Московской Руси  цареубийства были бы прежде всего политически  безсмысленными, ибо царская власть была » одним из слагаемых «системы учреждений», и убийством  одного из слагаемых система изменена быть не могла. По И. Аксакову: Царю  принадлежала сила власти, и народу — сила мнения. Или по Л. Тихомирову: монархия состояла не в произволе одного лица, а в системе учреждений», Московские Цари «силой власти» реализовали «мнение земли».

Это мнение, организованное в Церковь, в Церковные и Земские Соборы, и в неорганизованном виде представленное населением Москвы, не менялось от цареубийства. Соборы никогда не претендовали на власть (явление с европейской точки зрения совершенно не понятное) и Цари никогда не шли против  «мнения Земли»  — явление тоже чисто русского порядка. За монархией стояла целая «система учреждений» и всё это вместе взятое представляло собою монолит, который нельзя было расколоть никаким цареубийством. Поэтому Народно-Монархическое Движение в «восстановлении монархии» видит не  только «восстановление монарха», но и восстановление целой «системы учреждений» — от Всероссийского Престола  до сельского схода. Той «системы», где  Царю принадлежала бы «сила власти», а народу «сила мнения».

Это не может быть  достигнуто никакими «писанными законами»,  никакой «конституцией», — ибо и писанные законы и конституции люди соблюдают до тех пор , пока у них не хватает сил, чтобы их НЕ соблюдать. Народно-Монархическое движение не занимается изданием законов будущей Империи Российской. Оно пытается установить основные принципы  и идейно оформить тот будущий правящий слой, который был бы одинаково предан и Царю и Народу, который — организованный в «систему учреждений» — реализовал бы эти принципы на практике и который стал бы действительно «опорой Престола», а не теми посетителями молебнов, которые прячут за голенищем нож цареубийства.

Основная проблема восстановления устойчивой монархии заключается в организации этого слоя. И так как во внутринациональной борьбе никакой слой нации никогда не действует из чисто альтруистических соображений, то этот слой должен быть поставлен в такие условия, при которых свобода его деятельности совпадала бы с реальными интересами страны, а попытки ниспровержения карались бы в законодательном и судебном порядке с самой безпощадной суровостью. Система монархических учреждений должна начинаться с территориального и профессионального самоуправления (земства, муниципалитеты, профсоюзы) и заканчиваться центральным представительством, составленным по тому же территориальному и профессиональному принципу, а не по принципу партий. Монархия Российская может быть восстановлена только волей народа — и больше ничем. Если эта воля будет монархической, то и её местные органы будут тоже монархическими. Чисто техническая задача будет состоять в том, чтобы не возникло никакого «средостения» — сословного, чиновного, партийного или какого-либо иного. Технический аппарат петербургской монархии был поставлен вопиюще неудовлетворительно. Он не мог справляться даже с такими задачами, как личная охрана Царей. Он оставлял зияющую пустоту между Престолом и Нацией. Вместо делового штаба, каким было окружение московских царей, петербургская монархия была окружена «двором», составленным из бездельников. В страшные дни Пскова Государь Император Николай Александрович оказался в абсолютном одиночестве, преданный двором, генералами, Думой, правительством, — очутившийся в псковской ловушке и не имевший никакой физической возможности обратиться к народу, к армии. Восстановление этих порядков означало бы восстановление традиций цареубийства и самоубийства.

Российская монархия петербургского периода старалась стать народной, полноценной и устойчивой — это ей не удалось. Средостение устраняло или пыталось устранить лучших монархов — как оно устраняло или пыталось устранить их лучших помощников (М.М.Сперанский и П.А. Столыпин). Сейчас это средостение покончило свою жизнь  цареубийством и самоубийством. Оно представляет некоторую агитационную опасность для восстановления монархии, но после её восстановления оно не представляет решительно никакой опасности. Вместо этого перед будущей Россией  с очень большой степенью отчетливости вырисовывается опасность бюрократии.

Реальность этой опасности заключается в том, что сегодняшний правящий слой  страны есть по существу почти сплошная бюрократия. Этот слой на всех  голосованиях — и общеимперских и местных  будет голосовать за  ту партию, которая гарантирует возможно большее количество «мест», «служб»,  «постов» и власти. Он будет голосовать против всякой партии,  опирающейся на частную и местную инициативу. И он будет слоем, который проявит максимальную политическую активность, — как это уже и случилось, фактически в эмиграции, — ибо всякая функциональная собственность — это кусок хлеба для этого слоя и всякая попытка утвердить права частной инициативы будет попыткой отнять этот кусок хлеба.