Мария Мономенова, член Союза журналистов России. Старик и апельсиновое дерево. Из сирийских дневников. 2015 г.

Русский народ миролюбив, в России войну не терпят. Это знает каждый, кто хоть немного знаком с духовным обликом русского человека. И все-таки, несмотря на природное миролюбие, русскому народу пришлось воевать без конца.
С 1055 года по 1462 год историк Соловьев С.М. насчитывает 245 известий о нашествиях на Русь и внешних столкновениях, причем двести из них приходятся на 1240 — 1462 гг., то есть примерно по одному почти на каждый год. В дальнейшем, с XIV века — писал в 1894 году знаток русской военной истории генерал Сухотин Н.Н. — и до наших дней, в течение 525 лет Россия провела в войнах еще 305 лет, то есть почти две трети своей жизни. После Первая мировая, Великая Отечественная войны, Афганистан, Чечня и то, что принято называть «холодной войной».
Вот она судьба моей Родины в цифрах, печаль моего народа и первый фактор, формирующий наш национальный характер. Белые березки, заливные луга… покой нам только снится.
Я родилась в семье потомственных офицеров. Испокон века, принадлежать к этому сословию на Руси было особенно почетно. Сама история определила неоспоримое первенство русского воинства в ряде прочих социальных групп. Прапрадед Иоанн Данилович – офицер Собственного Его Императорского Величества сводного пехотного полка, дед Евгений Макарович – офицер Генерального штаба Вооружённых Сил Светского союза, отец Андрей Евгеньевич – офицер Генерального штаба Вооружённых Сил Российской Федерации. Защитники Отечества, русской державы пламенные хранители. Не суждено мне было родиться мужчиной и, казалось бы, воинская традиция нашей семьи на мне должна была прерваться. Но я приняла твердое решение и… взяла в руки оружие: секретное оружие массового поражения – иерусалимская нить на триста иисусовых молитв, и особо точное снайперское – шариковая авторучка. Война на духовном и информационном фронтах сегодня — факт общеизвестный. А посему, законно и в соответствии с призванием: «служу России!».

***
Надо крепить оборону на Западе, а друзей искать на Востоке. Так считал святой благоверный князь Александр. И доказал это делом, разбив наголову шведских псов-рыцарей на Чудском озере и получив наречение Невским. И еще не раз доказал, поскольку не проиграл ни одной битвы.
А что же с друзьями на востоке? Князю, увы, не удалось обрести таковых среди ордынцев. Однако будущий схимонах Алексий особо не печаловался, верил: «Не в силе Бог, а в правде».

Что за диво дивное это русское воинство? Что за могучие исполины? Век сменяется веком, тысячелетний покров опустился на святые могилы тех, кто, не ведая страха, отдавал собственные жизни за родное Отечество. Погибали по слову заповеданному Святым Евангелием, уходили «за други своя»: «Так не посрамим земли русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут» – восклицал великий князь Святослав перед сраженьем и воины отвечали ему: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим».
Кто они наши могучие русичи, Алёша Попович, Добрыня Никитич? Скорее сказочные персонажи, совершенные образы, идеализированные, любовно многими поколениями выточенные и ради самих себя придуманные столь прекрасными, чтобы были высотой своею сам «столп и утверждение истины». Позвольте, но какой получится конфуз, коль, повернув с усилием свое сознанье, мы область ирреального попробуем принять как факт…
И вот он, тот могучий Феодосиев монастырь, вот гроб хрустальный, точно пушкинская сказка, вот тот, кто Русь былинную спасал, в нетлении покоятся святые мощи и уязвлённая мечем высокая десница, благословеньем сложенные пальцы…
Я не забуду ни за что, как вдребезги разбилось ветхое моё сознанье, когда в пределах Киево-Печерских монах открыл передо мной священный гроб и разрешил внезапно приложиться к руке того, кто назывался Ильёй Муромцем. И здесь, по действию святого Духа, открыто стало мне, что он живой и что таков, каким в летописаниях далеких запечатлен был: в точности таков. Что это мы дурны, что измельчали, что оскудела благодать на нас и, жалким самооправданием, святых героев древности мы принимаем лишь за миф. Но это мы скорей мертвы. Они своею высотой живые. Прости, Отечество моё. У нас же нынче «потребитель».
(Из дневника. Киево-Печерская лавра. 2 сентября 2013).
***
Приезжая на Ближний восток, я каждый раз ловлю себя на мысли, что люди здесь живут как-то по-иному: масштабнее, что ли. Несмотря на внешние самые обыкновенные человеческие проявления, в них есть нечто особенное, то, что спрятано от глаз… им словно открыта какая-то тайна.
Волей судьбы я стала последним десятым членом международной миротворческой делегации, которая намеривались посетить Сирию, чтобы увидеть «все своими глазами». Организатор мероприятия — нобелевский лауреат, президент фонда «Люди мира» Мариед Магваер собрала команду из представителей восьми стран: Англии Ирландии, Бельгии, Польши, Ирана, Индии, Канады и России. Намечалась весьма обширная программа, но в самый последний момент МИД Сирии отказалось принимать иностранцев, сняв с себя все гарантии безопасности (догадайтесь, почему). Группой было принято решение ехать на свой страх и риск самим. В военных условиях и без официального статуса новая программа рождалась буквально на ходу: Бейрут-Дамаск-Кара-Хомс-Тартус-Дейр Атъях — Маалюля-Бейрут. И тысячи людей с которыми удалось пообщаться: местные жители, беженцы, солдаты, генералы, министры, мэры, директора школ и приютов, врачи, священство…
За десять дней пребывания в Ливане и Сирии, стараюсь встроиться в здешнюю систему координат, пытаюсь найти ответы на многие актуальные вопросы, ищу по большей части в среде невербальной, на уровне почти никогда не подводящей интуиции… И самая первая мысль, которая посетила меня на сей раз была о том, что тайна этой земли заключается лишь в том, что, несмотря на бесконечные завоевания, колонии, исторические перипетии, народу Сирии осталось открыто главное — собственная традиция. По сей день самобытность здешних арабов не музейная, не пыльная, но живая: они умудряются жить в пространстве «большой истории», восходящей к славе не только Салах ад Дина, или Усама ибн Мункыза, но дальше – к самим пророкам. Здесь священные писания — как лента новостей с пометкой «молния», здесь братство от корня ветхозаветных праотцев — как родовая память: живая и в лицах, а молитва – как дыхание жизни. Но самое прекрасное заключается в том, что всё это открывающееся изнутри «особенное бытие», вдруг оказывается настолько органичным и настолько доминирует, что убери сакральную сторону местной многоликой, хаотично движущейся восточной круговерти, как в ту же секунду и не станет всей восхитительной цивилизации разом — исчезнет, как исчезали величайшие из великих.
Да, весь секрет – в религиозном сознании, открывающем двери в вечность. Меня в этих вопросах не обманешь, ведь в каждой точке пространства Сирии я чувствую себя так, как чувствую в России только тогда, когда нахожусь в монастыре. При этом каждое движение из монастыря в «цивилизацию» сопровождается весьма сильными душевными муками. Думаю, ни для кого не станет открытием умозаключение о том, что русские духовные центры живут не так, как ощущает себя вся остальная Россия. Живое религиозное сознание для россиян пока остаётся только мечтой, а для усвоивших европейскую систему материальных и прагматических ценностей – и вовсе сказки, фантазии средневекового ума. Сумеет ли Россия преодолеть это болезненное раздвоение сознания? Обретет ли своё целостное ценностное мышление с выходом даже не в тысячелетнее царство мира на земле (так называемый «хилиазм», или даже «коммунизм»), выражающее мечты человечества о справедливости и устранении социального зла (нет-нет, здесь слишком тесно, душа не ограничивается лишь земным существованьем), — сумеет ли Россия припомнить горние пределы? сподобится ли вновь произнести великое гоголевское: «вся Россия – мой монастырь» и не слукавить при этом? — вот в чем вопрос.
Похоже на утопию? Да, и моей веры не хватает, чтобы увидеть новую Россию в подобном, воистину царском облачении. Всё слишком далеко зашло: целое поколение, рухнувшее в бездну революционного мятежа начала прошлого века, цивилизационные потери национального генофонда во Второй мировой войне, кровавые преступления против России в годы постсоветского лихолетья… и, как результат, вскормленные потребительской идеологией либерализма самодовольные жители мегаполисов без царя в голове и без Бога в сердце.
Не хочу сгущать краски и у меня нет никаких сомнений в том, что мы всё преодолеем. Нужно быть слепым, чтобы не увидеть восходящие сегодня лучи столь родной и столь неизбежной для нашего отечества святости. Но будет ли Россия спасаться «малым стадом» (о чем говорят всё чаще), молитвами избранных и тех, которым открыта «русская тайна», или же мы придем в себя и мир увидит Святую Русь во всей ее могучей полноте? Бог весть…

***
Среди наших сопровождающих в Сирии был отличный парень с именем Аббас. Лейтенант сирийской армии, высокий, серьезный, своим могучим телосложением он напоминал русского богатыря. Поэтому, в один из подходящих моментов, я и завела с ним разговор об Илье Муромце, о подвигах во славу киевской Руси, о Соловье-Разбойнике, о том, как русская земля давала Илье силу богатырскую, ну и так далее… Аббас внимательно и с интересом выслушал мой рассказ (нужно сказать, что всё русское вызывает у сирийцев предельное и очень искреннее уважение), а потом вдруг спросил: «Мария, а ты можешь меня с ним познакомить?». Я сначала не поняла, но Аббас продолжил: «Ты знаешь, нам сейчас такие парни очень нужны. Мы бы этого вашего «богатыря» у себя генералом сделали! Не бойся, наша земля ему много силы даст, ведь она у нас тоже, как и ваша… священная».
Да, вот такая вот история. И это, прошу учесть, не из-за плохого переводчика (он был первоклассный), а исключительно оттого, что Илья Муромец прекрасно вписывается в мистическое сознание сирийцев, он им понятен даже больше, чем нам самих (я сразу вспомнила мою поездку в Киево-Печерскую лавру и ту ломку стереотипов, о которой позже писала в дневнике). В сознании этих людей нет четкой грани между прошлым и настоящим, — тут всё едино, всё реальность. Сила ушедших поколений переходит в силу ныне живущих: ровно, поступательно и неизбежно. Им ничего не нужно объяснять. Они таковы, таков их род и точка. Арабов можно только наблюдать со стороны, вторжение в пределы родовой памяти – дело бесполезное. Внутреннее устроение этих людей, подобно монолитным пушечным ядрам. Здесь напрочь нет Европы! Для самой же «просвещённой и цивилизованной» они лишь аборигены, пережитки исчезающей цивилизации. Послушайте, но как здесь дышится привольно, вот где свобода! Воистину вся Сирия – мой монастырь (я думаю, Гоголь бы принял мою редакцию).
Нам нужен Восток! Нам необходима непрерванная его традиция. Только опытом самобытного Востока, сохранившего свою девственную мудрость и религиозную дальнозоркость, мы сможем реанимировать себя самих. И мусульмане Сирии — мои духовные братья, они ближе и роднее тех европеизированных соотечественников, которых и русскими-то назвать не получается, поскольку они обезличены, они уже часть глобального проекта, а для России — как продукт межвременья и только.
И где, спрашивается, война? В России, или в Сирии? Увы, она – везде. Только одних изничтожают на духовом фронте, других же просто вырезают.
***
А в Сирии на русских молятся! В прямом смысле этого слова. Та любовь и то уважение, которое сирийцы оказывают русским — они дорогого стоят. Но смысл в том, что любят они нас подлинных, им открыта именно Святая Русь, Россию новую здесь совсем не знают. Куда бы мы не приходили, везде просили передать слова благодарности Путину, которого все называют не иначе как «Абу Али Путин», Али – одно из имен Аллаха, обозначающее «высочайший» и это знак сугубого уважения.
— Я молюсь за всю семью Путина, за его маму, папу… — учтиво сообщает мне бедный торговец апельсинами на улице разрушенного Хомса.
— А как же зовут его маму? – спрашиваю, потому что мне и в голову не приходила интересоваться этим.
Старик очень удивленно на меня смотрит, дескать, как же так, русская и не знает, а потом, думая, что я его таким образом просто проверяю, с доброй улыбкой отвечает: «Ее зовут Марья-а-м, как маму нашего любимого Исы» (Иисуса – ред.). Тут дедушка окончательно расплывается в беззубой улыбке, шарит во внутреннем кармашке своего древнего пиджака и вытаскивает из него, что бы вы думали… крошечную иконку Владимирской Божией матери, целует и протягивает мне: «На вот». Вся затертая, выцветшая, похоже, она провела в кармане этого дивного старика не одно десятилетие…
— А ну-ка, коли ты настоящая русская, давай, читай мне тут, на обороте… хоть под конец жизни услышу как положено молиться за Россию и за Путина.
И вот, волею судьбы, совершенно неожиданно, я стою посреди вымученного Хомса, читаю молитву Владимирской иконе Божией матери… и плачу. Дивны дела Твои, Господи! Слава Творцу сердцеведцу! Слава!
— Дедушка, а вы что, христианин? — спрашиваю моего чудесного собеседника.
— Весь мой род – мусульмане и я тоже, но Сирия была землей христиан, поэтому христиан у нас уважают. А еще у нас говорят, что от России будет спасение всему миру, вот мы и молимся за вас особенно.
И в этом вся Сирия! Непостижимо. Кто знает, быть может, Русь-то и жива лишь оттого, что где-то на краю земли, в растерзанной войной стране, в разрушенном нещадно городе, молится о ней один нищий, бездомный старик, у которого единственное что осталось, так это доброе сердце и апельсиновое дерево?