Олеся Николаева: «Бусы из черного гагата» (Из книги о Грузии)
Бесик Харанаули писал верлибром. Как ни странно, именно этот для меня как для его переводчика представляло определенную сложность: ведь отсутствие каких-либо формальных признаков делало уже как бы готовым переводом сам подстрочник! И Бесик старался мне объяснить тот подтекст, который был подстрочником «выпарен» и удален. Ауру стихотворения.
Сам он родился в деревне Тианеты в семье учительницы, и он решил мне показать те горы и то небо, среди которых вырос. Мы сели в его машину, и он меня повез по Грузии. Мы съездили в его родное село, а потом объехали и всю Грузию: завернули в Кахетию, поднялись в баснословно красивый город Сигнахи, зарулили в городок Тетрицхаро, где на маленькой центральной площади стоял с поднятой ручкой маленький Ленин, про которого Бесик заметил: «Богатство района определяется по размеру Ленина. Видишь, район этот бедный, поэтому и Ленин у них – малютка». Я вспомнила, что где-то, кажется, в Гурджаани мы видели такого грома-а-адного Ленина – ну, да, там, значит, и жилось побогаче…
То солнце нестерпимо слепило глаза, то мы попадали в туман. И тогда так много стало понятно в стихотворении Бесика:
В тумане потонула Мамкода.
плакала от всего сердца:
там убили брата моей матери
за его красивое тело.
Это стихотворение щемило, в его глубине виделись фигуры, мелькали тусклые зловещие огни, слышались крики. Любовь, ревность, трагедия, месть, кровь, слезы, боль, которая остаётся навеки, но меняет свое обличье… Преображается в слове, в грузинском танце: сама трагедия претворяется в художественную картину, в миф, в котором жизнь горестна, хрупка, страшна и прекрасна.
Ночью затосковал и приходил к тебе…
Но тебя не было дома,
И дома твоего не было в городе.
И города такого больше не было на земле…
…Совсем недавно, месяца два-три назад, когда я даже и не предполагала писать о Грузии, я написала стихотворение, которое неожиданным образом аукнулось со стихами Бесика. Там тоже вдруг появилось «молодое тело», за которое ревнивцы жаждут убить его обладателя, как сделали это в туманной Мамкоде. Именно идя вспять за этой разматывающейся ниткой ассоциаций, я и вернулась в свою мысленную Грузию.
ПЕСНЯ
Помню, как остывали звезды в реке ли, в чане,
выли, на помощь звали бабы-односельчане.
Как кричала неясыть в полночь, когда счастливца
здесь забивали насмерть два бугая-ревнивца.
Кости ломали, жилы рвали, аж кровь кипела –
за молодые силы, за красивое тело.
За лицо – без изъяна, статный стан без ущерба,
где одна средь бурьяна лишь молодая верба.
За глаза – без порока, кожу – белее мела.
И засохла до срока верба да почернела.
Словно смерть человечью взяв себе, в день воскресный
молодца – вербной речью, силой своей древесной
ветками оплела, листьями обложила,
на ноги подняла, соками опоила…
Бабы о вербе той, пьяны, хмельны ль, тверёзы,
песни слагают, – пой с ними, глотая слёзы…
На фото: Бесик Харанаули