Сегодня в условиях мирового кризиса, связанного с COVID-19, какие-то изменения в мире уже можно констатировать. Еще вчера мы жили под лозунгом «живите дружно в обществе без границ», а сегодня — «сидите дома, не контактируйте друг с другом». Каждая страна действует сама за себя. Раньше говорили — нужно меньше государства и больше рынка. Теперь наоборот. У государства ищут помощи и защиты. Раньше больницы оптимизировали и заставляли медицину зарабатывать деньги. Нынче священный принцип прибыльности рухнул. Оказывается, что он не работает. Строятся больницы, которые еще в январе закрывались.

С другой стороны, последствия пандемии пока не до конца ясны: мы находимся внутри незавершенного процесса. Многие данные об иммунитете, вакцинах, мутациях вируса не уточнены. Мы не знаем, будет ли пандемия разовым событием в нашей жизни или она будет регулярно повторяться. В условиях пандемии происходит глубокая перестройка экономики, и если все закончится в ближайшие месяцы, это будет временная адаптация, если же затянется на годы, то это затронет фундаментальные основы экономико-социально-политической системы. Пандемия наслоилась на другие симптомы мирового кризиса, в том числе финансового, так что на фоне COVID-19 следует подумать, каков будет синергетический эффект.

Пороговое развитие

Образ истории «до и после пандемии» стремится обозначить исторический «порог», как бы призывает начать жизнь с нового листа. С этой точки зрения нам важен не только медицинский аспект пандемии, но реакция на нее политической и интеллектуальной элиты, поскольку различные социальные силы могут использовать этот сдвиг в своих, довольно разных интересах. Это напоминает идею «капитализма катастроф», которая давно развивалась в рамках левой критики либерализма. Примерно такая же идея, но с правых позиций озвучивалась Ульрихом Беком как переход к «обществу риска», созданию «команды мировой опасности» и необходимости «нового Просвещения»¹.

Общий смысл порогового мышления состоит в том, что элиты создают благовидный предлог для отказа от все хуже работающей модели общества. Такой подход преподносит политические решения как технические и объективно неизбежные, с его помощью можно лоббировать любые инициативы в обход демократических процедур и публичного обсуждения. Это вызывает обоснованную тревогу.

В церковной сфере пороговое мышление также дает о себе знать. Мы все чаще слышим абсурдные заявления о том, что храмы, в которых служат без прихожан, — это не медицинская необходимость, а «знак свыше», что Господь с помощью вируса «изгоняет нас из храмов, так как мы Его прогневали» и вообще конец света уже на подходе. А дальше эта откровенная эзотерика быстро переходит в практическую плоскость и нам предлагают во искупление коллективной вины перед разгневанным Богом срочно реформировать церковь. Список необходимых реформ уже составлен: отмена института патриаршества, выборность епископата, передача кадровой и финансовой политики на уровень благочинных и настоятелей, русификация богослужения и т. д.

Все это — типичная риторика порогового мышления. В околоцерковных кругах появилось словосочетание «богословие после пандемии». Не в первый раз. До этого было «богословие после Освенцима», «богословие после 11 сентября», «богословие после Майдана» и прочее. Подобная риторика сопровождает режим чрезвычайного положения в либеральном формате — требование каких-то безусловных действий, не предполагающее возражений.

Идеологема порогового развития озвучивается сегодня громко и настойчиво. Для этого есть свои социально-экономические причины, а именно критический износ либеральной модели общества и попытка ее охранителей любой ценой удержать позиции. Как раз на тему связи социально-экономических и политико-идеологических процессов написана наша с академиком Сергеем Глазьевым совместная книга «Экономика и общество», которая ждет своего издателя. Многие возникающие нынче вопросы там разобраны.

Трансформация как процесс оздоровления

Пандемия обострила процесс «вскрытия» проблем, который шел давно, но именно сегодня об этом заговорили практически все. Даже Алексей Кудрин признал кризис «нециклическим». Следовательно — структурным, фундаментальным, который не может закончиться без смены экономической и идеологической модели. Либеральные спикеры уже перестраиваются, потому что меняются условия игры. Например, глобальный транзит капиталов и рабочей силы в рамках пандемии становится проблемным.

При этом современная социология не в состоянии объяснить многие сегодняшние процессы, например грядущее сокращение и распад среднего класса, о которых теперь предупреждают даже представители ВШЭ. Средний класс, рожденный вообще-то in vitro — из экономический пробирки, — перестает быть гегемоном. Его представители переходят в разряд социальных низов. Это происходит потому, что буксует экономика стимуляции спроса, а вместе с ней подрываются основы привычного нам «общества потребления». Статусное потребление (этот наркотик среднего класса) будет уменьшаться, производство в идеале станет обслуживать лишь безусловные, жизненно важные потребности. В христианстве это называется аскезой. Но именно такому образу жизни нас учит карантин. Эта тенденция может привести к оздоровлению общества. Шоу-бизнес, гламур, цифровые проекты — все это должно просесть как дорогие, но необязательные развлечения. Нам сложно было встать на путь такого оздоровления, но коронавирус заставил.

Распространение COVID-19 показало нам, в частности, бессилие современных методов статистики. Из многочисленных данных, из множества цифр до сих пор невозможно сложить ясную картину происходящего. Данные противоречивы. Это откровенный провал статистической социологии. Другой пример — история с «оптимизацией» в медицинской сфере. После оптимизации резко уменьшилось количество медицинских учреждений, попасть к нужному врачу-специалисту стало проблемой. Инфраструктура сегодня оказалась не готова к приему такого количества тяжелых больных. А, скажем, в США, где существует в основном частная медицина и потому невозможны централизованные решения, вообще произошел полный провал с коронавирусом.

Нам явно придется пересмотреть отношение к информации и ее ценности. Возрастает цена точной и качественной информации. Раньше мы полагали, что в море информационных возможностей нам гарантирован рациональный выбор. Но это не так. Нам придется отказываться от лишних сведений, от «информационного шума», говоря языком кибернетики, и производить только информацию с высокой практической применимостью — ту, что уменьшает, а не увеличивает неопределенность. Встанет и вопрос об информационном равенстве или неравенстве, поскольку от этого теперь зависит право на жизнь.

Кризис выявил некоторые ценностные заблуждения. Например, выяснилось, что никакая «успешность» не спасает от вирусной пневмонии, что богатые тоже умирают. Оказалось, что по-настоящему фундаментальны совсем не те вещи, о которых мы часто думали и говорили в последнее время.

В ближайшее время развернется борьба за «наследство» пандемии. Службы доставки и сетевая торговля уже пожинают свои плоды, но это мелочи, это самый нижний этаж экономики. Серьезная борьба начнется за новые информационные сети и системы управления. Подобное таит угрозы, связанные со свертыванием элементов демократии, остатки которой еще существовали в обществе позднего капитализма.

Когда идеологические решения выдаются за технические и необходимые, происходит именно это. В такой момент подключаются цифровые социальные технологии и методы управления обществом, которые нельзя проверить на компетентность, адекватность, потому что они не люди. Цифру оспорить нельзя, она первородна, как сама природа. И за ней удобно прятаться тем, кто имеет рычаги управления, сделав вид, что цифры работают сами, — уйти из зоны ответственности. Поэтому я бы не согласился с тезисами философа Федора Гиренка, которые он сформулировал в очень интересной статье «Коронавирус: свобода или судьба?»², о том, что для нас будет благом переход от общества воображения и спекуляции смыслами к обществу «числа» и «необходимости». Именно так ему видится новый социально-политический формат, который принесет с собой лидерство Китая и Востока в целом после сворачивания лидерства Запада.

Думаю, что Запад берет на вооружение цифровые технологии для перековки общества в систему легко управляемых алгоритмических сообществ. В этом смысле вообще не важно, кто победит. Поскольку это тоталитарный путь, то воспользоваться им могут как раз те самые элиты, которые сейчас проигрывают и стремятся сохранить свои позиции, уцепиться за них, то есть транснациональные финансовые элиты Запада, а не общинные агломерации Востока.

Глобализация или полицентричность

В данный момент разворачивается борьба между сторонниками полицентричности, то есть мира макрорегионов и равенства культур, и сторонниками продолжения глобализации любыми методами и любой ценой, сторонниками единых стандартов. Иначе говоря, борются консервативная демократия и либеральный авторитаризм. Боюсь, что на стороне последнего и цифровые, и биотехнологии. Но одно дело подморозить ситуацию, подтолкнуть затяжной кризис, другое — восстановить ресурсную базу старого мира, вернуть эффективность воспроизводства капитала. Долгосрочные тренды не на стороне глобалистов. Фрагментация глобализированного мира — вопрос времени. Иногда это называют многополярностью или полицентричностью, иногда регионализацией, формированием макрорегионов. А иногда используют и понятие «самоизоляция». Парадокс в том, что приходится говорить об изоляции не кого-то от всех остальных, а всех от всех. Логика подсказывает: если все представляют собой изолированные части, то где же целое? Где тот самый «цивилизованный мир»? Его нет, это мнимая универсалия.

Возьмем США, которые крайне редко и неохотно вступают в международные соглашения, например, по экологии или по каким-то правовым поводам. Напротив, стремятся к экстерриториальному применению собственного права. Разве это не изоляция? Мы это так не называем по одной-единственной причине: у них всегда была позиция сильного. Значит, дело не в изоляции как таковой, а именно в политическом весе и соотношении сил. Другой пример: когда либералы рассуждают о фундаментальных правах человека, они выступают с позиции автономного субъекта, а не какой-то общности. Это абсолютно изоляционистская позиция. Просто в данном случае автономию они маркируют позитивно, а тотальность — негативно, тогда как в международных отношениях поступают ровно наоборот. Все зависит от идеологической интерпретации понятия «изоляция».

Сегодня едва ли стоит использовать затертые, устаревшие и идеологически нагруженные понятия, нам это ничего не даст, надо смотреть на реальное положение вещей. И тот факт, что впереди нас ожидает расцвет культурно-исторического многообразия регионов, — это, на мой взгляд, позитивный тренд. Плюрализм должен иметь исторические основания. А договариваться о противостоянии общим вызовам всегда лучше открыто и на равных, а не в условиях доминирования одной из сторон.

Коррекция либерализма

В моральном смысле либерализм обесценился еще тогда, когда инициировал разрушение международного права, открыто поддержал «цветные революции», ультраправые режимы и борьбу с христианским наследием. А сейчас начинает разрушаться его социальная и финансово-экономическая база. Я уже говорил о том, что вслед за пробуксовкой механизма стимулирования спроса в экономике наступает кризис мидл-класса — социального гегемона либерального капитализма. Вместе с ним ставится под вопрос система либеральных постматериальных ценностей. Понятие «постматериальность» уступит место классическому делению ценностей на материальные и духовные.

Кризис показывает, что никакого «общества равных возможностей» на самом деле никогда не было и не могло быть в условиях социал-дарвинистской ценностной парадигмы. Социальное равенство возможно лишь в условиях нравственного права, а не права «естественного», то есть инструментального, на котором настаивает либерализм. Социальная философия либерализма в связи с этим претерпит некоторую коррекцию, а социологические описания общества вернутся, хотя и на новых условиях, к классической биполярности — верхи, низы и отношения между ними. Социальные науки избавятся от политизированности, благодаря которой они обслуживали идею превосходства модернистских идеологий, секуляризма и позитивизма. Они утратят охранительную функцию, как когда-то ее утратил научный коммунизм.

В частности, мы сможем отойти от однобокого толкования понятия фундаментальных прав личности. В этом отношении главным является вопрос о приоритете той или иной группы прав. Как я уже писал в книге «Социал-традиция», которая вышла в 2017 году, в рамках либерализма по умолчанию считаются приоритетными права политические. Но на деле эти права могли быть полезными только узкой социальной группе, классу профессиональных политиков и их окружению. Социальному большинству они ничего не давали. Социальные и экономические права — это хлеб большей части общества. Но в условиях либерального капитализма они находятся на последнем месте и всячески сворачиваются, что и создает феномен либеральной имитационной демократии. Реальная демократия предполагает приоритет социальных прав.

И вот сегодня именно социальная повестка становится в мире все более насущной: в условиях безработицы людей собираются поддерживать дополнительными пособиями, «вертолетными деньгами». Да, это предполагает активную роль государства. Тем не менее я бы назвал эту тенденцию как раз укреплением демократии, так как она служит интересам социального большинства. Другое дело, что в России экономическая бюрократия пока не спешит с социальными мерами и превращает страну в заповедник дикого либерализма. Увы, не в первый раз виснем на подножке поезда, идущего в пропасть.

Что касается социализма, то весь вопрос в том, каковы рамки этого понятия. Во всяком случае, я бы не соотносил идеи социального государства напрямую с теми или иными историческими моделями социализма, но влияние этого комплекса идей на фоне кризиса либерализма, вероятно, действительно возрастет. Неслучайно Президент Владимир Путин все чаще, а порой подчеркнуто эмоционально, сопровождает свои решения «левой» риторикой.

Жизнь online

Вынужденная самоизоляция еще больше усилила роль Интернета в жизни людей. А это весьма тревожная тенденция. Она способна подстегнуть процессы так называемой «оптимизации», а в сущности, профанизации многих полезных и социально значимых практик. Сфера образования и так подвергается разрушению в угоду интересам корпораций, которым нужен в России примитивный рынок труда с узкими компетенциями и отсутствием у людей широких и системных знаний, ценностного и воспитательного компонента в образовании. Ведь любые серьезные ценности мешают рыночному сознанию, порождают ложные (в их понимании) мотивации. С их точки зрения, мы умнее, чем должны были бы быть. Неслучайно Анатолий Чубайс говорил в свое время: «Я перечитывал Достоевского. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски»³.

Попытки временно (в рамках карантина) перевести школьников на электронные формы отношений со школой уже привели к симуляции, неразберихе и откровенной халтуре. Обучение онлайн в качестве постоянной практики, вне всякого сомнения, приведет к уничтожению национального образования как такового. Для обучения нужна нормальная коммуникативная среда, полноценный диалог с учениками и общение самих учеников в нормальных условиях между собой, нужны определенные отношения внутри коллектива, нужны воспитание и ценностный подход к знаниям.

Обучение — это маленькая жизнь. В режиме онлайн дети ничему не научатся, нация скатится к состоянию диких туземных племен. Зато экономические манипуляции с таким населением осуществлять проще простого. По сути, это война, объявленная цифровым истеблишментом и корпорациями государству, обществу и нашей авраамической традиции — традиции Книги, Слова, Логоса. Мы уже живем в ситуации «нехватки реального». Что-то подобное было описано авторами антиутопий в ХХ веке.

Должен сказать, что идее перевести обучение в онлайн-формат не один год, просто сейчас подвернулся удобный момент для ее реализации. Чрезвычайная эпидемическая ситуация. Даже в православных семинариях и мусульманских медресе в последние годы все настойчивее предлагаются эксперименты по частичному переводу обучения онлайн. Это может привести к постепенному уничтожению духовного сословия. На волне эпидемии звучат предложения перейти к онлайн-службам и онлайн-евхаристии. Так и хочется спросить этих людей: «А в Рай вы тоже готовы отправиться онлайн?»

Модель разделенного общества

Социальная модель либерализма изначально порождает атомизацию, отчуждение людей, «войну всех против всех». Это модель разделенного общества. Отсюда экзистенциальные и психологические трудности у многих людей. Ничего нового пандемия и изоляция в этом смысле не вносят в нашу жизнь, они лишь подчеркивают уже имеющиеся проблемы. Вообще-то реальный источник любого страха находится внутри человека. Вовне существуют только фантомы страхов — озоновые дыры, ядерное оружие, вирусы, терроризм, преступность. Попытки победить страх, который «сидит внутри», путем ликвидации внешних причин, таких как озоновые дыры или вирусы, бессмысленны, потому что они ложные. Это борьба с ветряными мельницами. Страх — внутри тебя. Ищи настоящую причину внутри себя. Когда найдешь, убрать состояние страха и уныния, вернее, заменить его на другое состояние, например любви и радости, будет просто.

Страхи, обида, ревность, зависть, тщеславие, наркотическая или иная зависимость, потакание страстям — это все очень близкие вещи. И это базовые условия для формирования безусловных потребностей и максимальной экономической и политической зависимости человека. Решить проблему экзистенциальных фобий с помощью психологии или методов трансгуманизма невозможно. Страх можно только вытеснить, вытеснить радостью («блаженством», если использовать евангельскую терминологию), а подлинный источник радости — это вера.

¹См.: Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М., 2000.

²http://zavtra.ru/blogs/koronavirus_svoboda_ili_sud_ba

³https://rg.ru/2004/11/19/chubajs.html

Источник